class="p">Рассказ Эйлин о первых нескольких месяцах работы в "Магазинах" трудно расшифровать. Написанный в предупредительном, шутливом стиле, который отличает ее письма, и адресованный старому другу, который понял бы его коды, он должен быть юмористическим, но при этом скрывает, а иногда и не скрывает, странную нотку неуверенности, иногда доходящую до откровенного недовольства.

Я потеряла привычку к пунктуальной переписке в первые несколько недель брака, потому что мы ссорились так постоянно и так горько, что я решила сэкономить время и просто написать всем по одному письму, когда убийство или разлука были совершены. Потом приехала тетя Эрика и была настолько ужасна (она пробыла у нас два месяца), что мы перестали ссориться и просто унывали. Потом она уехала, и теперь все наши проблемы позади...

То, что многие проблемы еще оставались, ясно из последующего перечня несчастий: Оруэлл отмечает конец первой недели их супружеской жизни, жалуясь, что он смог сделать только два хороших дня работы из семи; ее неумение работать с духовкой, из-за чего они питались вареными яйцами; шесть недель непрерывных дождей, "в течение которых кухня была затоплена, и все продукты заплесневели за несколько часов". Очевидно, что кое-что из этого написано для комического эффекта; в равной степени, кое-что из этого также призвано передать боль и недовольство. Женщину, которая грациозно перемещается между этими двумя позициями, трудно уловить; можно сказать, что большая часть очарования Эйлин основана на сложности определения того, что она действительно чувствует. Помимо наводнения и тети Нелли, были и другие недостатки. Окружающие соглашались, что магазин был в значительной степени фантазией: большинство жителей Уоллингтона делали покупки в Болдоке; основными клиентами "Магазина" были дети, желающие купить сладости за гроши. Хуже того, вся работа была возложена на Эйлин, которая, как вспоминал ее муж, вполне могла быть поднята с постели рано утром в воскресенье жителем деревни, нуждающимся в мышеловке.

Тем не менее, Эйлин сделала все возможное, чтобы улучшить благоустройство коттеджа и его декор. На окнах появились желто-белые клетчатые занавески, на полу под стенами, увешанными семейными портретами Блэров и старинным мечом, который Оруэлл привез из Бирмы, постелили кокосовые коврики. Местные жители - миссис Андерсон, которая убирала и стирала белье Блэров; Титли, которые поставляли растения и давали советы по садоводству; "старина Х", мистер Хэтчетт, который жил по соседству, - любили новых жильцов "Магазина", но не очень любили приезжих друзей. Одним из них был Кинг-Фарлоу, который приехал, чтобы застать своего старого школьного товарища еще более высоким, выжженным солнцем до коричневого цвета, но "выглядевшим ужасно поросшим сорняками, в своих свободных, потрепанных вельветовых брюках и серой рубашке". Обедая холодным мясом и домашними соленьями, которыми Оруэлл и Эйлин очень гордились, и слушая рассказы хозяина о сельской жизни, Кинг-Фарлоу уловил слабый намек на покровительство, его собственные путешествия и опыт не совсем в счет, если сравнивать их с приключениями Оруэлла за последние несколько лет. Возможно, "сорняковость", которую диагностировал Кинг-Фарлоу, имеет отношение к болезни. Эйлин упоминает, что Оруэлл страдал от "бронхита" в течение трех недель в июле, перечеркнутые запятые отражают ее предположение - как и в письме к Норе, - что по крайней мере некоторые из болезней ее мужа были если не выдуманы, то преувеличены, чтобы укрепить его собственное положение в их браке.

Болен он или нет, но он упорно работал. Если "Дорога на Уиган Пирс" продвигалась медленно, он расширял свой диапазон как критик: помимо публикаций в New English Weekly и Time and Tide, ему давал рецензии литературный редактор Listener Дж. Р. Акерли, а "Воспоминания о книжном магазине", рассказ о его работе в Booklovers' Corner, появился в Fortnightly. Литературная публицистика, которую Оруэлл писал во второй половине 1936 года, необычайно показательна: если не считать всего остального, она демонстрирует его позиции во многих областях, на которых он сосредоточится в последующие несколько лет. Естественно, он продолжал повторять некоторые из аргументов, которые придадут длинной, полемической второй половине "Дороги на Уиган Пирс" ее изюминку: в рецензии "Тайм энд Тайд" на книгу Хью Массингема "Я снял галстук", автор которой, принадлежащий к среднему классу, провел время, живя в Ист-Энде, высказывает мысль, затронутую в его рецензии на "Судьбу средних классов" Алека Брауна, о том, что когда буржуазия почувствует себя ущемленной, она "повернет к фашизму, а не к социализму". Но параллельно с этим появилось несколько произведений, которые тесно связаны с ремеслом романиста 1930-х годов - нешуточные заявления о намерениях, которые в эпоху эстетических споров показывают не только неприязнь Оруэлла к большинству книг, которые попадались ему на глаза, но и то, о чем, по его мнению, должны были писать писатели.

Особенно резкой была атака на "Рок-бассейн" Коннолли, появившаяся в конце июля в New English Weekly. Хотя часть его язвительности, вероятно, объясняется оговорками Коннолли по поводу "Keep the Aspidistra Flying", никуда не деться от фундаментального отвращения Оруэлла к банде бездельников-эмигрантов, оторванных от жизни на юге Франции, которые составляют актерский состав Коннолли. Для Оруэлла простое желание писать о непрактикующих художниках и дилетантах, "отвратительных тварях", которые "тратят на содомию то, что получают от нахлебничества", является признаком моральной неадекватности. Хотя Оруэлл ни разу не упоминает Генри Миллера, рецензия строится на негласном сравнении с миром "Тропика Рака": Герои Миллера - настоящие богемные люди, чего нельзя сказать об оппортунистах Коннолли, которые больше заинтересованы в том, чтобы жить на своих условиях, а не стилизовать свое поведение во имя искусства. К этому времени Оруэлл поддерживал связь с Миллером , но был менее увлечен его новым романом "Черная весна". Он был бы потрясен, узнав, что Миллеру понравился роман Коннолли: "То, что вы так правдиво описали себя, кажется мне героическим", - сказал он гордому автору. Знаменательно, что заключение Оруэлла взлетает над моральным ландшафтом, выходящим далеко за пределы бесконечных бокалов Pernod и Ривьерского уныния: "Факт, за который мы должны цепляться, как за спасательный круг, заключается в том, что можно быть нормальным порядочным человеком и при этом быть полностью живым".

От критики Коннолли был лишь короткий шаг к длинному эссе "В защиту романа", которое появилось в нескольких номерах "Нового английского еженедельника" в середине ноября и осудило большинство его коллег-критиков за прямолинейное славословие. На литературном рынке, где халтура может быть воспринята как гениальное произведение при условии правильного продвижения, необходимы, по его мнению, пружинные весы, способные взвесить блоху и слона. Более широкая критика художественной литературы 1930-х годов, которую можно извлечь из десятков рецензий на романы, написанных Оруэллом в это время, состоит из трех частей. Во-первых,