От этого боя Дирк не получал удовольствия. Это был не бой, а равномерное истребление. Вот какой-то молодой парень в новеньком мундире тонко вскрикивает, схватившись обеими руками за поясницу. Судя по всему, пуля раздробила крестец. Чудовищная боль выпивает его молодую жизнь до дна, оставляя прозрачные провалы вместо глаз и окостеневшую воронку на месте рта. Тремя секундами позже еще одна пуля клюет его в правую часть груди, подбрасывая на непослушных, ставших вдруг невероятно упругими ногах. Его товарищ, более ловкий и опытный, успевает повернуться к пулемету боком, но «Льюис» не щадит и его. Короткая очередь из трех пуль бьет его в живот, высвобождая невесомые, парящие в густом воздухе алые ленты.

Француз, выпучив глаза, валится бесшумно наземь. Кто-то, кажется французский санитар, задетый той же очередью, медленно, невероятно медленно ощупывает собственный бок, тяжелые багровые нити тянутся от его испачканной ладони к ране, и на лице его даже не боль, не страдание, а какая-то досада, гримаса человека, до крайности расдосадованного внезапно возникшей мелочью вроде занозы или прохудившегося сапога. Потом его лицо стынет, как свечной стеарин, и пропадает. И кто-то еще протяжно верещит, запрокинув голову, пытаясь остановить хлещущую из перебитой ноги кровь, кто-то корчится на грязных досках, безнадежно пачкая китель, кто-то хрипит, как загнанная лошадь…

Дирк стрелял от бедра, водя стволом из стороны в сторону, и этого было достаточно. Французы слишком поздно сообразили, что, увлекшись атакой, позабыли про тыл, а траншейный бой не прощает ошибок, особенно таких. Мертвый Майор и Юльке заняли места по бокам от Дирка, не перекрывая ему сектора стрельбы и уничтожая тех, кто, пересилив неожиданность и страх, попытался добраться до пулемета. Французы оказались в смертоносном ущелье, из которого не было выхода, – как гренадеры, которых недавно разорвал в клочья штальзарг.

Противотанковый пулемет прекратил стрельбу. Возможно, у него вышли боеприпасы. Или же Тиммерман просто сделал перерыв, чтобы не задеть ненароком своих товарищей. И без того, он успел славно поработать – Дирк время от времени видел останки тех, кто свел знакомство с Ирмой, и выглядело это достаточно отвратительно. Характер у этой дамы был неприятный, тяжелый. Пули, предназначенные для того, чтобы пробивать прочную танковую обшивку, прошивали человеческое тело, практически не встречая сопротивления. Кости на их пути лопались, а тела раскрывались отвратительными бутонами, отчего содержимое грудных клеток, черепов и животов вываливалось на землю.

Чтобы очистить траншею от французов, «висельникам» потребовалось всего несколько минут. Здесь соединялись сразу несколько крупных ходов, образуя подобие достаточно просторной площади, прежде бывшей, наверно, одним из узлов обороны. Теперь, заваленная грудами человеческих тел, она скорее напоминала цех мясника. Кое-где под мертвыми телами остались раненые, Дирк слышал их стоны. Но сделать ничего не мог. Трата времени на удары милосердия для «висельников» была непозволительной роскошью. Госпоже придется самой искать бедолаг.

– Тиммерман! – крикнул Юльке, перешагивая через образованные телами завалы. – Ты цел?

– Вполне цел, – донесся до них голос, столь спокойный, что Дирк только покачал головой. Дьявольское хладнокровие «Веселых Висельников», о котором ходили легенды, в лице Тиммермана было существенно подкреплено. – У меня две пули болтается в животе и штук пять в ноге, но кости, кажется, целы.

Тиммерман показался из-за угла. Шел он тяжело, но не из-за ран – противотанковый пулемет висел у него за спиной, со стороны напоминая какой-нибудь сложный станок или треногу. Тиммерман тоже был без шлема, но его лицо можно было принять за маску – такое же холодное и отстраненное. Увидев Дирка, «висельник» сухо козырнул ему:

– Господин унтер… Рад вас видеть. Прошел слух, что французы до вас добрались.

Пулеметчик если и сохранил способность улыбаться, то давно ею не пользовался, однако во взгляде его мелькнуло что-то теплое. Подобная грубоватая забота была приятна, особенно от Тиммермана.

– Все в порядке, рядовой Тиммерман. Если бы меня укокошил какой-то француз, это мучило бы меня весь остаток проведенной в аду вечности. Но нас хорошо прижали, это верно. Жареный Курт уже упокоен.

Тиммерман склонил голову.

– Жаль Курта, господин унтер. Он был хороший боец.

– Пусть Госпожа будет милостива к нему.

Больше они ничего сказать не могли. Каждому мертвецу рано или поздно суждено закончить свой путь. Со временем к этому начинаешь относиться иначе, нежели к обычной смерти. Но все равно ощущаешь легкую печаль, когда рядом с тобой образуется пустота, прежде занимаемая кем-то, к кому ты успел привыкнуть. Пустота сродни воронке от снаряда. Со временем вся твоя память оказывается подобием нейтральной полосы, усеянной подобными воронками, и за каждой из них – чье-то имя, чье-то лицо…

– Ты один?

Пулеметчик мотнул головой.

– Со мной еще трое. Эй, «висельники», выходи, свои!

Следом за Тиммерманом показались еще трое. Понятно, почему сразу не вышли – подозревали ловушку.

Когда имеешь дело с французами, никогда не поручишься, что те играют без грязных трюков, до которых они большие мастера. Пожалуй, лучше предупредить ребят фон Мердера после штурма, чтоб держали ухо востро даже после того, как последний француз бросит винтовку. Наверняка укрепрайон таит в себе множество сюрпризов. Метиловый спирт в баках и флягах, отравленные консервы, похлебка с толченым стеклом, заминированные склады боеприпасов… К этому они вернутся позже. Сейчас у них впереди опасности посерьезней. Например, фойрмейстеры, если, конечно, они здесь есть, в чем Дирк уже сомневался.

Двух «висельников», державшихся рядом с Тиммерманом, он определил по номерам – молодой Штейн, наблюдатель из пулеметного отделения, и старый Шперлинг. Третьего узнал по походке – мертвец двигался странным манером, немного раскачиваясь, точно навеселе, прихрамывая на обе ноги и поводя плечами. Подобная разболтанная походка выглядела странно для давно мертвого солдата, но позволяла сразу узнать ее обладателя – Карла Варгу из четвертого отделения.

Кажется, судьба наконец улыбнулась «листьям». Встреча была неожиданной, но оттого не менее приятной. Штейн – отличный наблюдатель, зоркий и терпеливый, в Чумной Легион призван всего два или три месяца назад. Сетчатка глаз почти в идеальном состоянии, ничуть не тронута некротическими процессами. Нехватку опыта он восполнял сдержанностью и высокой дисциплинированностью – качества, не лишние даже в траншейной мясорубке.

Шперлинг же, напротив, был самым старым бойцом «Веселых Висельников», даже старше самого ефрейтора Мерца. В обычной пехотной части это автоматически делало бы его первым подспорьем командира и самым опытным солдатом взвода. Но у мертвецов свои законы. Каждый месяц, каждый день, который тоттмейстер отвоевывает у Смерти, не проходит для мертвеца даром. Процессы гниения и разложения, начавшиеся в его теле с того момента, как перестает биться сердце, могут быть сдержаны. Но даже самый величайший магильер Ордена никогда не сможет их остановить. Мертвая плоть подвержена распаду, и сама Госпожа не может противиться этому факту. Есть вещи, которые заложены в саму природу человека.