Иван безнадежно махнул рукой. Я заметил, что он неловко ее держит. Похоже, на ладони была кровь.

– Что это? – заинтересовался я.

– И я о том же, – расхохотался Касым. – Что, спрашиваю у него, весь день по канату лазил, ладони ободрал? Или ночью тайный ход роешь?

Иван мрачнел все больше.

– Может, смогу помочь? Мне доводилось изучать медицину, – заявил я, ненастойчиво попытавшись взять руку студента в свою. Но тот вдруг круто повернулся и побежал.

– Странно, – заметил я. – Чего он стесняется? И ты хорош – зачем к нему пристал?

– Да так, я просто поговорить хотел. Протянул руку поздороваться, он назад отводит. Что, думаю, язычников здесь уже за собак держат? Или дело в том, что я кабардинец? Он понял, что я обиделся, показывает руку. И смутился сразу. Будто нехорошим чем занимался…

– Действительно, странно, – заметил я. – И морщился он, когда бочку со мной тащил. Или он бочкой ладони натер? Работа здесь у ребят, как я понял, не очень пыльная…

Касым облокотился об электростатическую машину и заметил, показывая свои руки, все в ссадинах:

– Не то что у нас. Сегодня учились паромет разбирать. Это еще хуже, чем пневматическое ружье. Потому что паромет большой, детали тяжелые. И каждую вручную подогнать надо. А с ружьем мы вчера тренировались. Деталей больше, но о них хоть руки не сбиваешь. Только у Ивана мозоли от копания, а не от чего другого. Уверен.

– Почему? – поинтересовался я.

– Черенком лопаты по неопытности можно так ладонь повредить, – объяснил Нахартек. – Если без привычки работаешь. Сначала мозоль натираешь, потом кожа срывается… Неприятно, я скажу… Сам в деревне жил, в поле много работал, знаю.

Сам я повреждений на руке Ивана не видел и был вынужден полагаться на выводы друга.

Однако же… мозоли, и предположительно – от копания… Не закапывал ли горемычный, скромный Иван свои жертвы? Да так поспешно, что сбил в кровь руки?

Если сначала в темных делах можно было поневоле заподозрить постоянно находившегося в лаборатории Константина, то теперь нельзя было равнодушно относиться к Ивану. Так называемому немому. Немому, который совсем не знал языка жестов.

Мы с Касымом присели за столик, свободный от оборудования. Прямо передо мной оказались личные шкафчики студентов, работавших в лаборатории. Медные таблички наличествовали только на семи шкафчиках из восьми. Слева направо стояли шкафы Терентия Дорошенко, Дмитрия Самоиленко, Семена Протасова, Константина Тоцкого, Олега Кучмасова, Ивана Иванова и Дмитрия Белова.

Из надписей на шкафчиках я узнал наконец фамилии Ивана и Константина. Если последний имел аристократическое, знаменитое еще в старой Руси родовое имя, то Ивановых всегда было предостаточно. И анонимки чаше всего подписывали этой фамилией. О Кучмасове и Белове я до сих пор не слышал. Кто такие? Где сейчас? Может быть, уже окончили университет, а таблички со шкафов не сняли?

В разгар нашей беседы к шкафчикам подошел Константин. Вчера, в то время, когда исчез Терентий, его в лаборатории не было. Да и сегодня утром тоже. Что, вообще говоря, довольно странно – обычно студент не отходил от приборов.

– Не присядете ли с нами, господин Тоцкий? – предложил я.

Константин испуганно вздрогнул, вгляделся в наши лица и опустился на лавку рядом со столом.

– Работаешь здесь? – поинтересовался Касым.

– Практикуюсь, – ответил Константин.

– А что же вчера тебя в лаборатории не было? – прямо спросил я. – Да и сегодня ты не спешил…

– Болел, – мрачно ответил Тоцкий.

– Теперь выздоровел?

– Выздоровел.

– Про Терентия слышал?

– Кто же не слышал? – глянув на меня исподлобья, ответил Константин.

– И как считаешь, кто виноват?

Студент задумался. В глазах его отразилась тоска.

– Если бы я не был ученым, ответил бы: дьявол, – решительно заявил он.

– А что мешает так заявить ученому-богослову? – спросил я.

– Я не богослов. Но ответ знаю. То, что дьявол не вмешивается напрямую в дела людей. Ему это запрещено. Только через своих слуг. Но и слуг у него достаточно.

– И какой же слуга в ответе за это? Зверь, человек? Неизвестный или свой?

Константин пристально посмотрел на меня:

– Я знаю, что нахожусь на подозрении. Но я не имею к этому никакого отношения. Если бы не работа, я бы с удовольствием отсиделся в камере. В Краснодарскую тюрьму никакая тварь и никакой враг не пролезет. И без меня все это продолжалось бы.

– Такой оборот событий может доказывать только то, что ты не один, – заявил я. – А невиновность твою не докажет.

– Разве кто-то может в таком ужасном деле полагаться на другого? – задал довольно странный вопрос Константин. – Ведь зло предает зло.

– Но я могу поверить, что это не ты, – заметил я. – Если ты позволишь погрузить тебя в состояние транса и задавать вопросы. При свидетелях. Тогда ты правдиво ответишь на любой вопрос, и подозрение с тебя будет снято.

Константин вскочил, словно я плюнул ему в лицо.

– Черное колдовство! – выпалил он. – Никогда не соглашусь!

Он сорвался с места и убежал в сад. Оставалось только гадать: действительно ли он пекся о своей нравственной и душевной чистоте, или боялся применения «правдосказа»?

– Ты-то зачем приходил? – спросил я Касыма. Тот смотрел на меня с легкой долей ужаса. Видно, и ему мое предложение не слишком понравилось.

– Просто проведать, – тусклым голосом ответил Нахартек. – Одну лекцию отменили. Сейчас обратно пойду.

– Садом не ходи, – посоветовал я ему.

– Да, конечно. А парень наверняка решил, что ты силой чар хочешь заставить его признаться в совершенных преступлениях. Даже если он их не совершал.

– Почему ты так считаешь? – спросил я.

– Да потому что я на его месте подумал бы точно так же. С тобой страшно иметь дело, Сергей.

– Вовсе нет, – усмехнулся я.

– Да, – убежденно заявил Касым. – Но я тебе верю. А почему тебе должен верить Константин?

– Пожалуй, ты прав, – согласился я. – Здесь меня считают чужаком – так же, как и в Бештауне.

Константину я почему-то верил. А вот Ивану Иванову – не очень. Что-то в его поведении сильно настораживало. Да и немота… После разговора с Касымом я очень сомневался, что он на самом деле немой. Тем более что слышащий немой – довольно редкое явление. А язык у Ивана, похоже, был на месте.

Никто не давал мне права вмешиваться в расследование. Среди пропавших не было моих друзей, никто не покушался лично на меня. Но и посторонних людей нужно защитить, особенно если их подстерегает неведомая и вряд ли хорошая участь. К тому же я буквально кожей ощущал, что меня это дело касается напрямую.