— Ита…

— Ты откуда?

— Чито?

— Ну, из какого Каракалпакистана?

— Узбкстаны…

— Вот его козлиный паспорт. — Радикал Денис подал Исидору мятый паспорт (Фрол в это время вытряхивал его бумажник).

Исидор прочёл:

— Так… Усманов… Насрулла… О, слышали имечко — Насрулла!

— Та, я…

Фрол захохотал, повторяя:

— Ни фига себе — Насрулла!.. Срали, срали — и вот насрали. Как ты с таким именем живешь, чучачуркатая? — а Исидор показал узбеку картонку:

— Почему, Насрулла, ты тут по-русски неправильно написал? Ты понимаешь или нет — дети ходят, читают…

— Я — шито? Памдор кароши… — ошалело бормотал узбек.

— Помидор-то хороший, да вот ты плохой! — усмехнулся Исидор и обратился ко мне: — Нет, до чего дело дошло — недавно читаем в Питере на маршрутке надпись: «Иса Киевская», спрашиваем, куда это маршрутка идёт, а чучмек отвечает, что к собору… Это у них Исаакий — Иса Киевская… Что, наши дети должны расти рядом с исой киевской?..

Радикал потянул узбека за крученое малое ухо:

— Слушать, что говорят! Чего глаза выпучил, припизд! — (У самого радикала снизу на лицо, до носа, был накатан ворот свитера, сверху — шапочка по брови, а между этими чёрными полосами светилась тускло-холодная водянистая кашица злых бесцветных глаз.)

Исидор отстранил его:

— Погоди, Денис. Так негоже… Надо, чтоб человек понял свои ошибки, больше их не повторял.

Радикал напружинился, но отошел, стал ходить от кровати к стене:

— Да чего он поймет, засранец, чурбан с бархана?

Я не знал, куда деться. Любое насилие вызывает во мне дрожь и брезгливость. Сердце щемило. Краем глаза я видел, что Фрол что-то по-хозяйски раскладывает на столе. Между тем Исидор двумя длинными пальцами захватил кусок картона и показал его узбеку:

— Кто сие написал? Ты?

— Не знай чичас… атин… Ахмет, да…

— И ты стоишь под этим? И тебе не стыдно?

Узбек воздел к нему руки:

— Чито ститно, ва?.. Кароши памидор, кусни, да… Люти пакпают, да…

Фрол очистил место на столе, бросил несколько шариковых дешёвых ручек:

— Слушай, сруль, сюда: сейчас диктант писать будем.

— Чито? Тикитан? — дико открыл глаза узбеки повёл рукой: — Титрать?

— Да. Ошибка — штука.

— Понял, животное? Каждая ошибка — штука! — И радикал, неожиданно, издалека, где стоял, развернулся на одной ноге, а второй ударил узбека в грудь так, что тот полетел на пол вместе со стулом.

От неожиданности я вскрикнул в расплохе и хотел помочь узбеку, но Фрол поймал меня за руку:

— А ты садись, Фредя. Тоже пиши. Чтоб ему было стыдно… Вот, чуркан поганый, человек — немец, и то в сто раз лучше тебя наш великий язык знает и уважает!

Я дёрнулся:

— Да, но… Я ещё писал-написал… уже…

— Ничего, ещё напишешь…

Его рука жгла насквозь. И я, подчиняясь ей, сел. Радикал, подняв узбека вместе со стулом, усадил его:

— Сидеть, я сказааал, овощ! Почему по-русски не знаешь? Зачем сюда едешь? Нам мозги здесь засирать?

— Узбцки школ хатил… — забормотал узбек, но радикал ткнул его кулаком в шею:

— Никого не интересует, где и куда ты ходил. Делать, что прикажут, хайлом не щелкать, чебурек!

Но мне что делать? Всерьез они хотят, чтобы я писал диктант?.. И что, я тоже должен платить?.. Как я им заплачу? Покажу 500-евровые?.. Отнимут…

— Мне… Что делать? — обратился я к Исидору. — Писать? Я уже написал раньше… Как пить-есть писал…

Тот поправлял хвостик под фуражкой, оглядывая себя в зеркало:

— Напишите, вам же не трудно?.. Кстати, просмотрели баснеписи?

— Да, некоторые прочёл. Очень хорошо. Можно… Но…

— Об этом потом. Сейчас пишите. Возьмите ручку.

Я обескуражился, взял. И рука, и ручка дрожали. Радикал как ребенка придвинул узбека вместе со стулом вплотную к столу:

— Тоже ручкуууу взяяяял, я сказаааал, тухятина!

Фрол выдал мне листовку, повернув её чистой, глянцевой стороной. Узбек (из носа — струйки засохшей крови, на лице — ссадины) взял ручку, вздохнул и пробормотал что-то похожее на «алла», за что получил от радикала громкую затрещину. Это меня возмутило.

— Хватит! Что за звериные вещи? Как писать?.. Каждую минуту… бить… бить… что это, гестапо?.. — но радикал, не удостоив меня ответом, опять схватил узбека за ухо:

— Грамоту знаешь?

— Э… пилохо, та… умеу, та… так ну… узбецки школ хатил, та…

— Вот и пиши, что скажут! Ручкой по бумаге, а то я у тебя на жопе ножом напишу! Писать умеешь, чуча?

— Не умеешь — научим! — усмехнулся Фрол, а радикал пошел похаживать прыгучей походкой за нами, что очень раздражало — над затылком как будто висела его чёрная рука, не давала ни о чем думать…

Я почти ничего не соображал, превратился в автомат. Исидор, усевшись на подоконник, наблюдал за нами. Фрол достал блокнот и начал диктовку:

— В лес… лес… ной… ной… ча…щэ… щэ… жы… жы… вут… вут ужы… ужы…

— Чито такой? — начал встревоженно спрашивать узбек, но радикал протяжно сказал:

— Пасть закрыыл! Не то разрежу! Видал, чуря-тина? — и, вытащив раскладной блестящий серебристо-чёрный нож-бабочку, стал им «клац-клоц, клоц-клац»…

Нож щелкал, сверкая, звякая и смыкаясь в лезвие.

От вида ножа мысли мои, как мыши, запрятались куда-то под черепной чердак, я не знал, куда смотреть — на сверкающий в чёрных руках нож или на глянцевый лист, где я писал и где сейчас, тенями, контурами, отражалась моя дрожащая душа. «Нож!.. Что это?.. Они криминалы?.. Радикалы — это кто, что?..» — испуганно думал я, автоматически выводя на бумаге фразу о том, как в лесной глуши, в полной тиши, дружно шуршали ежи и ужи, и думая, против воли, почему у него диктанты только на шипящие(не может что-нибудь на непроизносимые согласные дать, типа «костный мозг», «капустный червь», «счастливая лестница», как делала фрау Фриш)?

Несколько минут стояло молчание, только шелестели шаги радикала по комнате. Несмотря на стресс, я не поленился заглянуть в листок к узбеку — там были печатные каракули, больше похожие на квадратные иероглифы.

Исидор тоже искоса заглянул через его голову:

— Это, простите, уважаемый Насрулла, вы вообще на каком языке пишете? — спросил он с брезгливым удивлением у несчастного, взъерошенного как воробей, узбека.

— Русски… какой…

— Ну-ну, пишите.