Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удивительные шутки проделывает с нами иногда природа. Одним мановением отбрасывает к тому одиночеству и беспомощности, которые испытывал человек разве что тысячу лет назад. Вот так же, помнится, я попал однажды с рыбаками в шторм. Крен доходил до критического, на койке не удержаться, с сейнерной площадки чуть не сорвало сеть. Считалось, что мы идем своим курсом, но куда нас несет и что с нами вытворяет погода, трудно было понять. День превратился в сплошные сумерки, а ночь — черт знает во что. Уже к концу первых суток я усомнился в самом существовании не то что порта, куда мы спешили, но и вообще берега, твердой земли. Сейчас, конечно, до такого было далеко, но буран ошеломил своей внезапностью и силой.
Шесть, половина седьмого — свистопляска не прекращается.
— Жди их теперь, — пробурчал Леша. — Сидят в тепле. Кому охота в такую погоду соваться в степь…
— Буран захватил их на полдороге, — сказал Алик. — Как бы не заблудились.
Меня это тоже тревожило. Ребята как будто крепкие и местность знают, однако мало ли что случается.
— Ждем до семи, — решил Матвей. — Если трактора не будет, свяжемся веревкой и пойдем пешком.
— В гробу мне снились такие прогулки, — заявил Леша. — Идите сами. Я машину не брошу.
— Сколько бензина?
— Четверть бака.
— Оставайся, — согласился Матвей.
Однако без десяти семь послышался рокот мотора. Сперва он промелькнул как бы случайной нотой в мощном гуле бурана, а потом сразу усилился и оказался вдруг рядом. Леша начал сигналить и зажег фары.
Как все сразу переменилось! К рыканью трактора присоединился негромкий, простуженный голос нашего «газика» (он что-то начал чихать). Огней горело столько, что хоть начинай киносъемки. Обрадованный, я выскочил на сверкающую снегом и словно дымящуюся дорогу и опять провалился по щиколотки в грязь. Матвей вылез вместе со мной. От трактора к нам спешил человек — это был секретарь.
— Может, поехали к нам? Заночуете у меня…
— Какой ночлег! Мне завтра с утра выступать на совещании. Да и время — восьмой час.
— Время детское, — согласился секретарь и крикнул Леше: — Трос есть?
— Цепляйте своим, — ответил Леша, не выходя из машины.
Секретарь замахал руками, и трактор двинулся мимо нас. Сзади у него тоже горела сильная фара.
Секретарь перебрался опять к нам, механик остался на тракторе. Тракторист, раскоряченной черной тенью мелькая в скрещении прожекторов, закрепил трос, дизель угрожающе взревел, и мы, покачиваясь, словно лодка на волнах, двинулись наконец в обратный путь.
— Вам повезло, — сказал секретарь, — трактор со второго отделения.
«Ага! — сообразил я. — Значит, довезет не только до этого села — нам и дальше по пути».
Минут через сорок остановились; секретарь стал прощаться:
— Счастливого вам. Извиняйте, если что не так.
Спрыгнул с трактора и подошел механик.
— Чё тоскуешь? — спросил Алика, он его явно отличал. — В такую погоду только песни кукарекать…
Матвей отошел с ними к трактору, из кабины вылез тракторист, о чем-то они недолго совещались, а потом секретарь и механик будто сгинули в метели. Несколько шагов, и нет человека. Я тревожно вглядывался в ту сторону, куда они пошли, — ничего не видно. Село, однако, было где-то рядом.
И опять мы послушно тащимся на буксире.
— Бензин будет, — сказал Матвей, усаживаясь рядом с Лешей.
— А дорогу сами найдем?
Вопрос резонный. Сюда-то мы ехали днем. И метель. Она, похоже, не собиралась утихать. Правда, заметно подморозило, но не настолько, чтобы дорога стала твердой. Значит, можно где-нибудь и застрять. А от второго села, куда мы теперь тащимся, до насыпного щебенчатого шоссе километров двенадцать. В обычных условиях это, конечно, пустяк, а сейчас пустяк ли?
Матвей понимал наши сомнения, поэтому и дал возможность помолчать, поразмыслить, а потом сказал:
— Я с трактористом договорился. Он нас и дальше потащит.
Фантастическая, нескончаемая ночь. Метет буран, ревет впереди трактор, незнакомый человек волочит нас на привязи по незнакомой дороге… Я почему-то вспомнил войну. Нет, не что-нибудь конкретное, а войну вообще. Она чаще всего у меня связывается с зимой, ночью и бездорожьем.
Что еще нас ждет сегодня? Я готов, кажется, к чему угодно. Село? Действительно, неожиданность. Как это мы умудрились не заблудиться? Какие-то баки. Бензохранилище? Нам ведь нужно еще заправиться. Остановились.
— Ведро есть? — спрашивает тракторист. Даже теперь, когда он подошел вплотную, его лица нельзя рассмотреть.
— Нет, — отвечает Леша.
Врет, скотина, — ведро в багажнике. Просто не хочет вылезать из машины на ветер. Вылезаем мы с Матвеем. Алика приходится уговаривать, чтобы сидел и не рыпался: он начал кашлять.
Тракторист тащит склеенное из автомобильной шины резиновое ведро. С заправкой возимся минут двадцать. Руки закоченели. Странно — мороз, должно быть, небольшой. Что значит ветер! Земля начала звенеть под ногами. Хорошо! Ветер забивает дыхание, норовит сорвать шапку (не дай бог — тут же унесет, не найдешь), вырывает из рук ведро. Видимости по-прежнему никакой. Уж лучше туман и оттепель, чем такой снегопад. Впрочем, кому что нравится…
Опять едем. Снова остановились.
— Что случилось?
— Забегу домой, переоденусь.
Да, конечно. Его лицо я не смог разглядеть, но то, что телогрейка покрылась коростой льда, было хорошо заметно. Неудивительно: целый день под дождем, а к ночи мороз. Если мы чувствуем себя не очень уютно, то каково же ему?
Кстати, который теперь час? Ого! Начало одиннадцатого. Значит, в пути все было вовсе не так гладко, как думалось. Восемь километров ехали два с половиной часа. Ну что ж, к утру, надо думать, Матвей как раз и поспеет на свое заседание. Интересно, что они собираются там обсуждать?
Бежит тракторист. Жует, кажется, что-то на ходу. Ах, как засосало в желудке!
— Ты помогай мне! — кричит тракторист. — Быстрее доедем.
Леша поднимает руку: понял, будет сделано.
Поехали.
Наш «газик» не просто тащится на прицепе, а медленно едет вслед за трактором. Трос слегка провисает. Стоит нам чуть-чуть застрять, как трактор тут же исправляет дело — легкий рывок, опасное место остается позади, и мы опять катим чуть ли не самостоятельно. Но не зарываться, не хорохориться! Вот Леша прибавил скорость, слабина троса увеличилась, а тут яма — мы застреваем,