Священного трепета я не чувствовала, скорее злость. Пока я не увидела того, кто навязывался мне в хозяева, моя готовность драться была не более чем отражением любви к эландскому герцогу, на которого эта тварь замахнулась, и ненависти к человеку, приходящемуся мне отцом. Теперь мои чувства забурлили, как рыбный суп с пряностями. Я возненавидела пустоглазого гостя с первого взгляда, и я не только сумела сохранить невозмутимость, но и заговорить уверенно и даже нагло:

— Что тебе нужно, слепой? Я тебя не звала.

— Это я призвал тебя!

— Призвал? — Я решила вести себя дерзко. Вряд ли пустоглазая тварь часто получала отпор, а значит, должна удивиться. Она и удивилась, но внешне это не выказала, а резким скачком усилила магическое давление — словно выплеснула в огонь бочку смолы. Пущенной в ход силы хватило бы, чтоб скрутить в бараний рог сотню бывалых воинов, но я вынырнула из магической пакости не хуже лягушки из болота. Мне стало жутко и весело. — Призвал? — повторила я со смешком. — Я услышала твои вопли и пришла. Но только для того, чтобы сказать: оставь меня в покое. Я не твоя и твоей никогда не буду. И не стой у меня на пути!

С первых же слов я довела Пустоглазого до исступления, а исступление порой помогает воинам в битве, но магам — никогда. Сумей он собраться, мне, обладающей Силой, но не имеющей никакого понятия о том, как ее использовать, пришлось бы плохо. К счастью, мой противник лез в драку, как лезет пьяный мужик, когда загодя видно, где и как он собирается ударить. Это оказалось не так уж и сложно, решения приходили сразу; мне даже показалось, что я не одна, а стоит рядом со мной некто и спокойно и буднично, как школьный учитель, подсказывает, как и что следует делать.

Как бы то ни было, но заклятья зеркального злыдня цели не достигали. Я от них частично уклонялась, а частично отбивала, причем с каждым разом у меня выходило все лучше. Судя по всему, для твари в зеркале это было больно и унизительно. Пустоглазый впадал во все большую ярость, а я каким-то образом поняла, как из этой ярости, собирая и удерживая ее, лепить собственные чары, превосходящие силой исходные, направленные против меня. Он так и не понял, что я делаю, а в моих руках оказался невидимый шар, который я изготовилась метнуть в противника, подгадав, когда тот, попробовав меня достать очередной раз, раскроется. Уж не знаю, что бы с ним случилось, но он, пытаясь меня отвлечь, помянул Рене.

Эти олухи были уверены, что адмирал сейчас в Идаконе! Видимо, вызывая меня, они заметили Шани и ничего не заподозрили. Эльфийская магия оказалась хорошим щитом против чужих глаз! Тем не менее слова Пустоглазого подействовали на меня, как хорошая оплеуха. Рене! Где он?! Что с ним?!! Я опять не поняла, как это у меня вышло, но я разорвала связь с Пустоглазым, отшвырнув его, как паршивого щенка. Это было очень больно, но, по-моему, этой твари досталось сильнее, чем мне. Он исчез и, исчезая, выпустил зеркало, а я как-то сумела перехватить власть над этим окном в бездну и заставить его повиноваться. Сквозь клубящуюся мглу проступила горная тропа, высокие лиственницы, полосатая скала с раздвоенной вершиной, а потом я увидела Рене верхом на озверевшем Гибе. Рядом мелькнул белый плащ Эмзара, возле брата Астена, кажется, бился красавец Нидаль, а чуть дальше вспыхнули золотом доспехи Рыцаря Осени, в котором я признала Клэра.

Рене поднял руку, произнося заклятие, показавшееся мне эльфийским… Все было хорошо, но сил ему недоставало, по крайней мере в сравнении с теми, что переполняли меня, и я послала вперед шар, слепленный мной из ненависти Пустоглазого, всем своим существом желая, чтобы Рене поймал его и пустил в ход…

2

Гиб яростно визжал, колотя белоснежными копытами сбитого наземь врага. Водяной Конь сражался умело, словно ему не раз приходилось иметь дело с подобными существами. Хотя кто знает, из каких бездн вызвала Нерасцветшая это создание… Сам Рене довольствовался ролью наблюдателя, не мешая коню сражаться и вместе с тем запоминая и пытаясь понять, что же происходит. Силы казались равными, но у эльфов была только одна цель — полностью уничтожить противника; странные же существа на бледных лошадях, похожие и непохожие на того, кого Гиб убил в Башне Альбатроса, с остервенением защищали свою жизнь, стараясь прорваться из окружения. Нескольким это удалось, и сразу же Клэр и трое эльфов, выбравшись из общей кучи, устремились в погоню.

Бой шел словно бы в двух измерениях. На первый взгляд, бледные и Светорожденные рубились, как обычные бойцы. Знаменитые эльфийские луки были отложены после первого же выстрела, уложившего на месте десятка три противников. Насколько Рене смог разобраться в этой круговерти, как только бледные увидели, с кем имеют дело, они поставили барьер, исключающий использование оружия, непосредственно не соприкасающегося с телом своего хозяина.

Орудовали обе стороны мечами — похоже, адепты Ройгу, так же как и их противники, привыкли к старинному оружию, ничем, впрочем, не напоминавшему тяжеленные железяки времен первых королей из династии Анхеля. Тогда, после победы Циалы над Проклятым, даже жалкие остатки боевой магии были запрещены и забыты, а сумасшедший монах Фома Агайский еще не изготовил свое зелье, позволяющее взлетать прямо на небо. Правда, в непотребном для явления пред Триединым виде.

Рене немало дивился эльфийским клинкам и шлемам с забралами-стрелками, теперь же он увидел их в деле. Снаряжение Светорожденных как нельзя лучше подходило для схватки именно с бледными. Изящные доспехи спасали не столько от мечей, сколько от колдовства. Бледные подобной защиты не имели и потому погибали чаще, но это ничего не решало, ведь Лебеди были здесь все.

Рене видел, как светловолосый эльф схватился за горло и, пошатнувшись, приник к гриве светло-серого коня. Двое бледных бросились в образовавшуюся было брешь, намереваясь ускакать. Гиб злобно взвизгнул и прыгнул вперед, сбив противника грудью и добив копытами — это был его излюбленный прием. Второй бледный все же вырвался из окружения и понесся к лесу. Рене, сам не понимая, что делает, вскинул руку в его направлении, произнося давным-давно забытые слова, призывающие ветер. Они и раньше-то сработали лишь единожды, когда он на маленькой лодочке с месячным запасом пресной воды отправился через «дохлые широты». Норгэрель отговаривал его от этой затеи, предлагая остаться, но Рене решил вернуться. Тогда ему и объяснили, что делать, попросив больше никогда не применять эти знания. Он свое слово сдержал, да так, что странные певучие слова опустились на самое дно памяти. И вот теперь всплыли.

…Прошумели верхушки лиственниц, и навстречу беглецу ринулся невесть откуда взявшийся вихрь, отшвырнувший его назад с той же легкостью, с которой мальчишка забрасывает камень в пруд. Боковым зрением Рене успел заметить, как всадник с конем со всей силой влетели в вековой ствол и так и остались лежать меж узловатых корней. Удивиться герцог не успел. С его памяти словно бы спала пелена, и в мозгу всплыли слова, значение которых он давным-давно забыл, если вообще когда-то понимал.

Всего пять слов: «Терез ленья че ти хогуэра!» — и черно-синий огонь, подобный тому, что выручил в Белом Мосту, охватил наседавших на Нидаля бледных, но не тронул сражавшегося рядом эльфа. Крик «Арде», повторяющий надоевшее церковное слово, и на конце шпаги, в которой сроду не было ничего таинственного, расцвела черно-синяя огненная гвоздика. Таланты герцога как наездника заметно уступали его умению фехтовальщика, но не тогда, когда под ним был Гиб. Рене уже уверился, что со спины черного демона просто так не упадешь, а управлять им нет никакой нужды — эландец ощущал то же слияние со своим скакуном, что и с кораблем. Они с Гибом в этом бою стали единым целым, герцогу казалось, что в него вливаются сила и вековая ненависть Водяного Коня.