– У тебя дома?

Всполошившись, Эрик подходит ко мне и, беря меня за запястье, говорит:

– Джуд, не делай поспешных выводов.

– Ты обедал с Фоски? С этой ничтожной пуделихой?

Бьорн разражается хохотом.

– Фоски? Ты назвала ее ничтожной пуделихой?

Но Эрику не до смеха, и, когда я начинаю шагать к выходу из спорткомплекса, он поясняет:

– Мы обедали не у него дома. Джуд, мы были в ресторане.

С яростным выражением лица разворачиваюсь и цежу сквозь зубы:

– Мне отлично известно, что вы делали у него дома. – И, зыркнув на Бьорна, ворчу: – А ты, скверный друг, как ты мог это позволить?

Бьорн в ступоре пытается что-то возразить, как вдруг Эрик произносит:

– Любимая, может, ты успокоишься? Ничего не было. Мы пошли в ресторан, который находится рядом с домом Бьорна. Я хотел попросить Агнету принести мне контракты для того, чтобы дать рекламу своей компании на телевидении.

Я уже дошла до такого состояния, что кидаюсь на людей. Я в ярости и, глядя на них обоих, отвечаю:

– Мудаки! Вы оба – мудаки!

Они переглядываются. Бьорн не может отойти от потрясения, а Эрик шепчет:

– Хватит с нее на сегодня.

Этот комментарий еще больше меня взводит, и я опять иду к выходу.

– Послушай, толстушка, – говорит Бьорн, опережая меня, – не думай ничего плохого. Эрик зашел ко мне в офис, затем пришла Агнета, и через пять минут мы вышли пообедать в ресторан, чтобы обсудить рекламу компании Мюллер. Ну почему ты нам не веришь?

Когда он пытается меня удержать, стукаю его кулаком и, глядя на его шокированное выражение лица, цежу сквозь зубы:

– Во-первых, я позволяю тебе называть меня толстушкой только потому, что я беременна. Если ты еще раз меня так назовешь, как только это закончится, я переломаю тебе ноги. Во-вторых, мне наплевать на то, чем ты занимаешься с пуделихой, и хоть ты так не думаешь, я знаю, что Эрик с этой… этой… не должен иметь ничего общего. – И, повернувшись к Эрику, который наблюдает за нами, завершаю свою тираду: – И, в-третьих, почему ты мне не сказал, что обедал с ней?

– Черт, смугляночка, ты вовсе не в духе, – посмеиваясь, говорит Бьорн.

Эрик переглядывается с другом и затем, глядя на меня, объясняет:

– В тот день ты была очень сердитой и не хотела разговаривать. Поэтому я тебе ничего рассказал. Но прошу тебя, не бери в голову то, что у нас с Бьорном что-то было с этой женщиной, потому что это не так, понятно?

Закрываю глаза и выдыхаю. Понимаю, что он прав, и, подойдя к нему, упираюсь головой ему в грудь и шепчу:

– Не допускай больше того, чтобы я еще раз забеременела. Я просто дурею.

Эрик улыбается. Обнимает меня и говорит смеющемуся Бьорну:

– Мы с Джуд едем домой. Удачи с пуделихой!

Проходит время, и я полнею каждую секунду.

Вместо Джудит меня стоило бы называть Джудота, мама дорогая, какой же я стала!

Я больше не вижу своих ног! Не говоря уже о других вещах.

Те трусики, которые я сейчас ношу, скорее похожи на трусы из викторианской эпохи. По словам продавцов, это трусы для беременных, а как по мне, так это панталоны. Неужели женщина не может быть сексуальной во время беременности? Определенно, я не могу быть таковой в этих трусах, которые доходят мне до самого вымени.

Когда Эрик первый раз их увидел, он ржал до тех пор, пока я не влепила ему в голову туфлей. Бедняжка, я была очень меткой и набила ему шишку.

С каждым разом спазмы становятся все чаще и интенсивней. Мне не больно, но я-то знаю, что это прелюдия к моим страданиям. Боже мой, это будет так больно. Страшно даже подумать!

Я не следую диете, и во время следующего визита к гинекологу врач устраивает мне выговор.

Но к чему отрицать, в одно ухо мне влетает, в другое вылетает. За семь месяцев я поправилась всего на двенадцать с половиной килограммов. Сестра же поправилась на двадцать пять.

К чему тут жалобы?

Пока гинеколог меня вычитывает, Эрик за нами наблюдает. Взглядом приказываю ему молчать, и он благоразумно даже не пикает. Осознаю, что в последнее время я превратилась в тирана, а он, бедняжка, терпит и молчит. В тот день, когда он взорвется, запылает Троя!

Когда мы делаем УЗИ, Медуза снова не дает себя рассмотреть. У нас стеснительный или стеснительная Медуза. В конце приема врач назначает нам дату следующего визита на следующей неделе. Я должна пройти предродовое обследование.

Когда мы выходим из женской консультации, звоню маляру, который будет красить стены в комнате Медузы, и говорю, чтобы он их сделал в желтом цвете. Эрик выслушивает меня и одобрительно кивает. Судя по его словам, что бы я ни решила, все будет правильным.

Два дня спустя, когда маляр приходит к нам домой, чтобы выполнить наш заказ, я меняю свое решение. Теперь я хочу, чтобы две стены комнаты были желтыми, еще одна красной, а другая синей.

Когда Эрик интересуется, почему я так решила, я, глядя на него, объясняю, что синий символизирует холодность Германии, а красный – горячность Испании. Он в изумлении смотрит на меня, но не высказывает то, что думает, а просто кивает. Бедненький!

Через неделю мы с Эриком снова едем в больницу. Он нервничает, а я в истерике.

Медсестра, которая будет меня осматривать, укладывает меня на кушетку, надевает мне на живот широкий пояс, подсоединяет его к монитору и объясняет, что это нужно для того, чтобы проверить параметры частоты сердцебиения ребенка и спазмы матки среди всего прочего.

Я испугана, но когда вижу лицо Айсмена, слышащего, как быстро стучит сердечко Медузы, страх проходит. Я умираю со смеху! Обследовав все параметры, медсестра говорит, что все в порядке и мы должны приехать через неделю.

Мы выходим из больницы, ощущая сильное волнение. Наши отношения похожи на американские горки.

Считается, что во время беременности пара становится ближе и испытывает еще большую любовь. Мы же любим друг друга, но Эрик меня терпит. Я понимаю, что превратилась в толстую, плаксивую, прожорливую и злую гадюку.

Симона с Норбертом ни о чем не догадываются, они лишь знают, что мы обожаем и любим друг друга, но при этом каждый день спорим. Флин, мой суперзащитник, большую часть времени проводит, злясь на дядю и проявляя ко мне свою любовь. А Бьорн, наш добрый друг, постоянно устанавливает между нами мир. Единственные, кто далек от всего этого, – это Соня, Марта и мои родные.

Как я люблю повторять, с глаз долой – из сердца вон!

Однажды ночью мне не спится. Смотрю на часы: 3 часа 28 минут утра, и решаю встать с постели. Мне так хочется поворочаться в кровати, но эти спазмы мне докучают, и я не могу сомкнуть глаз.