– Да.

– Малышка, послушай, ты должна…

– Нет, это ты меня послушай, – прерываю его я. – Я очень сердита. То, что ты вчера сделал, мне причинило боль. Почему ты такой черствый? Разве ты не слышал, что врач сказала, что мы можем вести полноценную сексуальную жизнь?

– Джуд…

– Ни Джуд, ни переджуд. Почему ты такой муд…?

Я умолкаю. Я несправедливо его оскорбляю, и после небольшой паузы он говорит:

– Ну, скажи мне это, дорогая, ты же этого хочешь!

– Нет. Я не доставлю тебе такого удовольствия.

Он молчит. Мое преимущество в том, что я дома, а он в офисе, и в конце концов он произносит:

– Сегодня вечером у меня матч по баскетболу, и я забыл сумку с вещами. Ты завезешь мне ее в пять в спортивный комплекс?

Я уже готова сказать «нет» и чтобы он шел в чем мать родила, но в итоге говорю:

– Ладно, Норберт привезет тебе ее.

– Мне бы хотелось, чтобы ты сама мне ее привезла.

Он только что сказал мне приятную вещь, но та гадюка, которая сидит во мне, выпаливает:

– А мне бы хотелось кое-чего другого, и, послушай, я в ярости, но я себя сдерживаю.

Слышу, как Эрик вздыхает и спустя пару секунд шепчет:

– Малышка, мне хочется тебя увидеть.

– Ладно. Я завезу ее тебе.

Когда я кладу трубку, отдаю себе отчет, что я не попрощалась. Боже мой, какая же я грубая!

Дело в том, что мой Айсмен заслуживает только наилучшего. Невозможно сдерживаться, когда я становлюсь невыносимой. А в последнее время я – исчадие ада. Поэтому звоню ему на мобильный и, когда он отвечает на звонок, говорю:

– Ворчун, я тебя люблю.

– А я тебя – больше всего на свете, моя малышка.

Когда я вечером выхожу из дома, на улице идет снег и очень холодно. Норберт отвозит меня к спортивному комплексу, и меня переполняет радость. Я словно вертунья из-за своих гормонов, и вот я уже расплываюсь в улыбке, когда замечаю своего любимого, стоящего возле нашей машины.

С ума сойти, какой же он красивый!

Заметив нас, Эрик идет к машине, и когда я выхожу из нее, он целует меня в губы и шепчет:

– Привет, красавица, как дела?

Решительно настроенная выкурить трубку мира, отвечаю:

– Счастлива, особенно быть рядом с тобой.

Мы в обнимочку заходим внутрь комплекса. Когда доходим до раздевалок, он смотрит на меня и спрашивает:

– Ты же знаешь, куда идти, не так ли?

Киваю, и, когда мне кажется, что он меня сейчас отпустит, он снова подходит ко мне, облизывает верхнюю губу, затем нижнюю и, укусив ее, целует.

О да… О да…

Обожаю такое прикосновение, и мне наплевать на то, что нас могут увидеть.

Эрик – мой муж, я – его жена, и меня не волнует, что о нас могут подумать. Когда он от меня отстраняется, смотрит мне в глаза и говорит:

– Малышка, мне больше не хочется с тобой ссориться, понятно?

Киваю головой, словно марионетка. Несомненно, когда он включает эффект Циммермана, я становлюсь абсолютно обезоруженной. Он улыбается. Я тоже расплываюсь в улыбке, и он, нежно шлепнув меня по попке, шепчет:

– Иди на трибуны и жди меня.

С глупой улыбочкой на губах слушаюсь его. Иду на трибуны и с болью в душе замечаю, что здесь нет ни одной моей знакомой, и с тоской вспоминаю о Фриде. Смотрю по сторонам и наблюдаю, как народ начинает заполнять трибуны. И тут я меняюсь в лице, когда вижу, как входит ничтожная пуделиха Бьорна. Мы замечаем друг друга, и Фоски, виляя бедрами, идет ко мне на своих невероятно высоких каблуках. Теледива одета в леопардовые брюки и отлично гармонирующую с ними полупрозрачную блузу. Я невольно улыбаюсь. На мне наряд для беременных и угги. Супергламур.

– Привет, Джудит, – здоровается она.

Шокированная тем, что она помнит мое имя, пытаюсь вспомнить ее. Как же ее зовут? В конце концов, поразмыслив, вспоминаю только Фоски или ничтожную пуделиху:

– Привет, как дела? – отвечаю я.

Она с любопытством смотрит на меня. Сканирует меня и наконец спрашивает:

– Ты хорошо себя чувствуешь?

О, как ми-и-и-и-ло.

Но, горя таким же желанием разговаривать, как и она, отвечаю:

– Отлично.

Она кивает, садится рядом и больше ни словом со мной не перекидывается. Минут через десять, когда парни выходят на площадку, я довольно улыбаюсь и, приветствуя Эрика и Бьорна, кричу покруче, чем истинные янки. Они тоже мне машут, и матч начинается.

Полностью погруженная в игру, я пищу и возмущаюсь, когда моей команде забивают очки, в то время как пуделиха молчит как рыба. Она, словно немая, наблюдает за игрой. Матч заканчивается, команда Эрика проигрывает.

– Сегодня не самый лучший день, – шепчу я.

Пуделиха поворачивается ко мне, хлопает ресницами и шушукает:

– А у меня с этой минуты будет отличный день. Мы с Бьорном договорились о встрече с кое-какими друзьями… – И добавляет, понижая тон: – Чтобы поиграть.

Зачем она мне все это рассказывает?

Похоже, она злорадствует над моим положением. Не желая доставлять ей удовольствие, отвечаю:

– Прекрасно. Поиграйте во все, что сможете.

Не глядя ей в лицо, иду к раздевалке и чувствую в животе спазм. Глажу живот, и спазм утихает. Выходит Бьорн и целует в губы пуделиху, затем здоровается со мной:

– Привет, толстушка, как дела?

– Больше катаюсь, чем хожу, но все же хорошо, – отвечаю я.

Он, улыбаясь, обнимает меня, и в этот момент появляется Эрик. Мы с Бьорном улыбаемся, и Эрик, подшучивая, спрашивает:

– Я должен что-то заподозрить?

Мы с Бьорном переглядываемся и в унисон отвечаем:

– Да.

Мы все смеемся, Бьорн отпускает меня, и Эрик заключает меня в свои объятия. Наблюдающая за нами пуделиха вдруг вмешивается:

– Мы тогда превосходно пообедали, не так ли?

Бьорн кивает, и Эрик тоже. Обед? Какой еще обед?

Она добавляет:

– Мы обязательно должны повторить. Бьорн, буду рада еще раз побывать у тебя дома.

Меня парализует.

Что это значит – что Эрик обедал с Фоски в доме Бьорна?

К пуделихе подходит одна девочка и просит дать ей автограф, и они отходят от нас на несколько шагов. Бьорн и Эрик смотрят на меня и, догадавшись, о чем я подумала, переглядываются. Бьорн начинает объяснять:

– Джуд, это был деловой обед.