Шрифт:
Интервал:
Закладка:
~
Курт Воннегут долгие годы боролся с депрессией. Это не было заметно по его стилю преподавания – энергичному, отзывчивому. Я не осознавала этого, пока однажды не призналась в разговоре с Пэт, женой Андре Дюбюса[677], как я обожаю Воннегута, на что она ответила:
– Ну да, понимаю, но я бы не хотела быть его женой.
– Почему? – осведомилась я.
– Слишком депрессивный.
Тогда-то я и вообразила эту картину – как он у себя дома пишет «Бойню номер пять», как годами несет бремя этой истории и необходимости написать о ней – вместе с обязанностями перед семьей (эту сторону жизни я тогда представляла себе смутно).
~
Доктор Нэнси Андреасен из Медицинского центра Айовского университета всю жизнь изучает, «отличаются ли наши нейроны от нейронов широких масс населения» (воспользуемся словами Воннегута).
Курт пишет в «Вербном воскресенье»:
‹…› В [психиатрической] клинике при Университете Айовы… воспользовались тем, что преподавать в Писательской мастерской приезжало много именитых писателей, обычно не в самый лучший момент своей карьеры. Нас опрашивали на тему душевного здоровья нас самих, наших предков и братьев-сестер. ‹…› Мне сказали, что врачи не считают, будто мы страдаем галлюцинациями или в роду у нас были люди, которые видели или слышали что-то несуществующее. Но у подавляющего большинства присутствовала неизменная депрессия, и предки наши, выражаясь языком психологов, чаще остальных держали свой здравый ум в мрачном настрое[678].
Если это верно (в чем я крепко сомневаюсь), тогда следует иметь в виду, что здесь очень значимы жизненные обстоятельства. Вот некоторые воннегутовские высказывания о них – в хронологическом порядке. (Как всегда, они перемежаются моими комментариями.)
~
Писание означает работу в одиночестве, неподвижное сидение на одном месте день за днем. Иногда я говорю себе: черт побери, да это какая-то пощечина жизни[679].
Из интервью (речь зашла об этом «изъяне» писательской профессии):
Мой друг Вэнс Бурджейли придумал схему, которая кажется мне вполне разумной. Он хочет сделать гигантскую пишущую машинку, где каждая клавиша будет размером с тарелку. И повесить эту штуковину на стену в своем кабинете. Каждое утро он будет вставать, принимать душ, есть пшеничные хлопья, завтрак для чемпионов, и потом, в тренировочном костюме и в боксерских перчатках, он будет несколько часов молотить по этим клавишам. В результате он сбросит вес, кровообращение у него будет просто замечательное, он сможет с чистой совестью поглотить сытный ланч и при этом ощущать себя в отличной форме. Он предложил это в шутку, но ему самому эта шутка, похоже, представлялась не такой уж смешной, вот и мне она не кажется такой уж смешной. Думаю, кто-нибудь из нас в конце концов соорудит такое устройство (смеется)[680].
Сегодня многие страдают от того, что приходится «неподвижно сидеть на одном месте день за днем», изо дня в день. Более того, мы пользуемся при этом устройствами, которые не требуют от нас больших мышечных усилий. Попробуйте-ка использовать механическую пишущую машинку, и вы увидите, какого серьезного участия ваших плеч, предплечий, пальцев она требует!
Если вы намерены и дальше активно писать (и не хотите испытывать при этом физическую боль), вам следует обратиться к эргономичным методам организации труда. Устройте себе эргономичную «рабочую станцию». Выполняйте все рекомендации специалистов по здоровому образу жизни: почаще вставайте и двигайтесь, потягивайтесь, делайте всякие упражнения. Первое правило благополучия: позаботьтесь о своем теле.
В рассказе «Налегке» Курт радикально решает проблемы, связанные с физическими ограничениями, которые присущи человеку. Уже в самом начале главный герой заявляет:
– Просто я считаю – это стыд и срам, чем им [человеческим существам] приходится заниматься, чтобы сохранить свои тела[681].
~
Курт вечно сидел, согнув свое длинное тело над пишущей машинкой, стоящей на низеньком столике, и тем самым нарушая все основные правила сохранения правильной позы и хорошей осанки.
~
А теперь насчет одиночества. Вот отрывок из письма Курта коллеге-писателю Хосе Доносо:
Мне уже довелось познакомиться с кучей писателей, и каждый из них словно бы повсюду таскает за собой по двадцать акров пустыни Сахара. Понятия не имею, как это объяснить. Разве что неизбежно малыми размерами их профессиональных организаций[682].
И в самом деле, тяжело носить в себе (или на себе) идею и инструменты воплощения какого-то произведения искусства, над которым вы трудитесь много лет (и которое никто из окружающих годами не может увидеть и более или менее понять).
В большинстве других искусств работа более коллективна – или по крайней мере более зрима. Танцоры, актеры, драматурги, архитекторы, музыканты вовсю взаимодействуют друг с другом в ходе творческого процесса. Работы представителей визуальных жанров, даже незавершенные, легко увидеть, ими можно в той или иной степени поделиться.
Но зато… Если вы писатель, вся «организация» (с ее милой спасительной приватностью) принадлежит исключительно вам.
В 1971 г. Курт отмечал в письме, адресованном Гейл Годвин:
Я работал для кино, театра, телевидения, и теперь я понимаю, что другие люди не могут особенно помочь мне в моем деле. Так что я вернулся к писанию романов и рассказов[683].
~
Неопределенность. Постоянное отторжение со стороны других. Конечно же, это может (в числе других факторов) привести к тому, что человек периодически будет ощущать подавленность и мрачность.
В 1951 г. Курт приложил к письму своему другу Миллеру Харрису бланк с отказом, пришедший ему из журнала The New Yorker:
Дорогой Миллер,
у меня сотни таких штук, я их держу в блокнотах со спиралями[684].