Мы вышли из бара, Артем предложил подвезти меня, но я отказался. На прощанье он протянул мне руку. Я колебался всего пару секунд. Я пожал руку человеку, который был последним, кто видел большие, полные печали глаза моей мамы. Он направился в сторону своей машины, а я — в противоположную. Нам не по пути.

Я шел и перебирал в уме каждую деталь нашей встречи. Моя рука еще хранила воспоминание о рукопожатии Артема. Я не сразу услышал тихий мелодичный звонок мобильного.

— Славка, наконец-то, куда ты пропал?! Ради Спящего, я вторые сутки разыскиваю тебя, — Алька чуть не плакала от волнения, — как ты, почему не берешь трубку?

— Привет, сестренка, — я остановился, — у меня все в порядке. А как ты?

Алька начала причитать, что за бестолковый чел достался ей в братья. А я стоял, закрыв глаза, прижимал трубку к уху, слушал ее и улыбался. Дождь все шел и шел, барабаня по крышам домов, по лужам на асфальте, оседая в моих волосах и оставляя мокрые дорожки на моей одежде. Одна из капель скатилась по щеке к уголку моего рта. Я слизнул ее, она была соленой и горячей.

Сестра потребовала, чтобы я немедленно к ней приехал. Я пообещал. Положив телефон в карман, я осмотрелся и понял, что иду совсем не в ту сторону.

Говорят, что человек остается ребенком до тех пор, пока живы его родители. Я слишком рано повзрослел. Я не хотел этого, но так уж вышло. И я продолжаю жить. Но мне все еще непросто дышать воздухом, в котором больше нет ее. Нет моей мамы.

Вдох… выдох…

* * *

Мама пожелала нам спокойной ночи и выключила свет. Алька сразу же уснула, а я лежал и думал о заколдованной принцессе, о том, как тяжело ей было жить одной. И еще о том, что старая ведьма была несправедлива к ней. С этими мыслями я повернулся набок и тут увидел тонкий лучик света, пробивавшийся из-под двери. Мама не спала. Тогда я тихонько встал и пошел в ее комнату.

Мама сидела на кровати, лицо ее было очень грустное. В комнате горел лишь ночник, и в его свете мама показалась мне еще красивее. Она была маленькая и худенькая. Мне очень хотелось вырасти поскорее и защищать ее от врагов. Она услышала мои шаги, обернулась и быстро смахнула слезу, но я все равно это заметил. «Что случилось, милый?» — она усадила меня рядом и обняла. Я уткнулся носом в ее хрупкое плечо и вдохнул особенный сладковатый запах волос. Ее запах. «Все в порядке, мам», — ответил я и улыбнулся. Она потрепала слегка мои волосы, а затем тихо сказала: «Как же мне повезло с тобой, мой дорогой. Иметь сына — это счастье».

Мы долго сидели обнявшись, я хотел бы всю ночь так просидеть. Мамино тепло успокоило меня, я снова посмотрел в ее большие печальные глаза.

— Мам, я все знаю, — сказал я.

Она почему-то испуганно взглянула на меня, а затем тихо спросила:

— Что ты знаешь?

— Не бойся, — я не понял, почему она испугалась, — клянусь, что никому не расскажу, даже Альке. Ты и есть заколдованная принцесса.

Мама улыбнулась, и маленькая слезинка покатилась по ее щеке. Я прижался к ней крепче, зажмурил глаза и слушал глухие удары:

— У тебя правда два сердца?

— Да, правда, — мама поцеловала меня, — беги спать, завтра вставать рано, не выспишься.

Я чмокнул ее в щеку и направился к двери. Взявшись за ручку, я обернулся:

— Мама, так ты нашла браслет?

Мама печально покачала головой.

— Так вот почему ты все время грустная. Мамочка, не волнуйся, ладно? Когда я вырасту и стану большим, я помогу тебе его найти, и тогда ты снова будешь свободна. Обещаю.

Закрывая дверь, я услышал, как мама тихо шепнула мне вслед:

«Я очень люблю тебя, сынок».

Забытая Пустынь, Подмосковье,

23 сентября, среда, 6.25

Свечи ровно горели в неподвижном воздухе кельи, распространяя запах воска и безнадежности.

— Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имени твоего ради…

Огоньки свечей двоились в глазах, голос охрип и срывался. Долго, очень долго уже стоял коленопреклоненным молодой настоятель Забытой Пустыни перед образом Святой Троицы.

— Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Долго и напрасно.

Алексей знал, что он не святой и не чудотворец, каким считала его молва, и от этого знания в душе оставался горький осадок. Он помогал тем, кто приходил в маленький монастырь в Подмосковье, лечил, успокаивал, однако… однако не был чудотворцем.

Рука, поднятая для крестного знамения, дрожала. Иногда он бывал бессилен помочь — как сейчас.

Девочке, спящей в гостевой келье, могло помочь только чудо.

«Боже сильный, за что караешь?»

Нельзя, нельзя так думать! — но мысль не уходила.

Лейкемия. Два года борьбы и приговор врачей — три, возможно, четыре месяца жизни. Три недели назад отчаявшаяся мать привезла дочку в Забытую Пустынь. Три недели из отпущенного срока боролся за ее жизнь отец Алексей.

На стенах качнулись тени.

Безнадежно. Слишком далеко зашла болезнь. Слишком устала цепляться за жизнь маленькая душа.

Монах перекрестился и с трудом поднялся на ноги. Постоял, пережидая головокружение, оттягивая момент, когда придется выйти из кельи и сказать заплаканной матери, что чуда не случится.

«Вразуми, Господи!»

Обратиться к эрлийцам? Московская Обитель сделает все возможное и даже не возьмет платы — лишь вежливый нав в белом костюме небрежно бросит: «Услуга за услугу». И напомнит, обязательно дождется подходящего момента и напомнит о долге. Маленькая уступка — частое начало больших бед, а ценой будет жизнь одного ребенка.

Выбор давил на плечи, как жернов.

«В руки Твои предаю дух мой…»

Утренний свет ударил по глазам, заставив на миг зажмуриться.

— Отец Алексей! — кинулась к нему бледная, исхудавшая женщина. Немой вопрос и отчаянная надежда в глазах резанули по-живому, Алексей отвел взгляд.

— Я не могу помочь твоей дочери.

Женщина всхлипнула, тихо и жалко.

— Но я знаю, кто может помочь, — твердо продолжил монах. — Отправляйся домой и жди. Я приду сегодня или завтра. Надеюсь, что приведу помощь. Это все, что в моих силах.