Все время, пока электричка везла их к Москве, Сергей молчал, а священник не отвлекал спутника. На проплывающие за окном поля и перелески опускались по-осеннему ранние сумерки — жаркий сентябрь только притворялся летом.

Второй раз в жизни ты выходишь из зоны, Меняла, и опять — осенью. Почему же ты не любишь это время года? Весну и лето, впрочем, ты не любишь тоже, что же осталось? Зима? Февраль? Самый лютый месяц года — он дорог тебе тем, что однажды подарил Алену?

Помнишь тот февраль?

Во время беспорядков на зоне Тоха Буза попытался взять тебя на перо, и ему это почти удалось. Ты очнулся в больничке от того, что прямо над тобой громко выясняли отношения.

— Я не буду колоть это пациентам!

— Какая вам разница, Алена Дмитриевна!

— Какая разница? Это не кефир вчерашний! Это лекарства просроченные!

— Пару месяцев!

— Месяцев? Вы внимательно смотрели?!

— Ничего, зэки не сахарные, перебьются!

— Это у вас зэки! А у меня пациенты!

Женский голос задохнулся возмущением, и ты приоткрыл глаза — посмотреть на поборницу справедливости.

— Скажите спасибо, что есть хоть такие!

— Спасибо?! Их потом от лекарств лечить придется! Эти растворы просрочены еще во времена империи!

— Ворам и рецидивистам…

— Я людей калечить не стану. Заберите этот ящик, иначе я вам устрою такие неприятности, что…

Хлопнула дверь. За ней кто-то невнятно выругался. Женщина обернулась, почувствовав твой взгляд.

Сероглазая. Твердо сжатые губы и беззащитные светлые ресницы. Зимнее солнце в волосах.

— Извините, — она устало потерла переносицу, — мы вас разбудили? Как вы себя чувствуете?

Ты чуть не рассмеялся, помнишь, Меняла? Откуда она взялась, такая ясная, в зачуханной областной больничке?

* * *

Муниципальный жилой дом, Москва, улица 3-я Парковая,

23 сентября, среда, 20.32

— Сергей, Москва уже. Приехали, — Алексей легко потряс спутника за плечо. Электричка стояла у платформы Курского вокзала.

— Ага. Где та мелкая живет?

— В Измайлове.

— Веди. Люди готовы? Ты в них уверен?

Алексей кивнул, приноравливаясь к широкому шагу Виноградова.

— Абсолютно?

— Абсолютно. Это монахи и люди, чем-то обязанные Пустыни. Они сделают все, что ты говорил, и не станут задавать вопросов.

Нужный дом оказался типовой многоэтажкой напротив Измайловского парка. На звонок монаха открыли почти сразу: ждали. Из глубины квартиры потянуло застоявшимся лекарственным духом.

— Отец Алексей! — измученная ожиданием женщина схватила священника за рукав. — Я уже и не… — она замолчала, заметив на лестничной площадке постороннего. — А это… это с вами?

Геомант стоял, подпирая стену, засунув руки глубоко в карманы, и на открывшуюся дверь даже не повернул головы — так и смотрел куда-то в угол.

— Да. Он поможет.

В бессознательном жесте женщина прижала руки к груди. В ее представлении угрюмый, опасный на вид тип никак не мог быть последней надеждой.

— Окна откройте, — бросил тип. — В этой вони и здоровый сдохнет. И дверь тоже. Можете хоть лечь поперек порога, но чтобы дверь всю ночь была открыта.

В глазах женщины появился ужас.

— Отец Алексей… — беспомощно прошептала она.

Алексей только вздохнул.

— Сделай, что он говорит. Все в точности, тогда твоя дочь будет здорова. Мы можем войти?

По маленькой двушке геомант прошелся, как торнадо. Открыл все окна, вывернул лампочку из торшера, забрал из ящика на кухне вилку. Зубной пастой нарисовал на дверце холодильника несколько символов — Алексей узнал виденные в книгах изображения, но для него они не несли ни смысла, ни магии.

В детской Сергей расставил вдоль стен все стулья и табуреты, найденные в квартире. На секунду задумавшись, поменял местами плюшевую рыжую собаку и лохматого зайца. Снова замер, словно прислушиваясь к чему-то, что мог слышать только он. Приоткрыл дверцу книжного шкафа, тщательно отмерив угол. И присел перед диванчиком, на котором спал тяжелым сном безнадежно больной ребенок.

— Мне понадобится сахарный песок, — впервые напрямую обратился он к замершей в углу матери девочки, — весь, что есть в квартире. И мел, который для рисования. Еще я возьму вот это, — он поднял за потрепанный хлястик маленькую босоножку. — Дайте какую-нибудь сумку. Алексей, я закончил. Идем.

Женщина провожала их с усталой безнадежностью. Странный визит, непонятные действия чужого человека лишили ее остатков самообладания.

— Дверь не закрывайте, — буркнул Сергей с порога. — И не трогайте ничего до утра. Поправится ваша дочка. Если у нас сегодня все получится, — поправится.

— Не бойся, — монах перекрестил ее, — и не отчаивайся. И не спрашивай — верь.

— Она правда поправится?!

— Обещаю.

— Ее надо поддержать сегодня, — проговорил Алексей, когда они спускались на лифте. — Тебе понадобится моя помощь?

— Конечно. Мне без тебя не обойтись. Я же беглый. Кому-то надо прикрывать меня от мусоров… полицейских. И еще, Алексей. Кое-что придется сделать тебе. Иначе никак не выходит. Я не могу раздвоиться.

— Ради бога. Что?

— После скажу. Все равно это будет только утром. — Они остановились у входа в метро; Сергей рассеянно оглядел парк. — Подожди меня здесь.

Он исчез в темноте. Алексей ждал, машинально теребя веревку, подпоясывающую рясу. Притихшие деревья копили под кронами вечернюю мглу.

Истошный, на пределе сил, крик, взвившийся над парком, едва не заставил его сорваться с места.

Сергей вернулся через несколько минут.

— Это ты кричал? — скрывая облегчение, напустился на него монах.

— Да.

— Господи, сохрани…

— Так было нужно. Идем, нам теперь в подземку. До самого утра.

Ты снова чувствуешь себя нужным, Меняла? Это упоительное ощущение — когда нужен именно ты и никто тебя не заменит… Помнишь его?

Алена делала обход дважды в день. Приносила таблетки, здоровалась, словно извиняясь, что нечем делать уколы. Делала перевязку, на твой вопрос спокойно объяснив, что медсестер не хватает. Дежурные вертухаи распускали перед ней хвосты, зэки, прикованные к койкам, отпускали шуточки; почему молчал ты, Меняла, отделываясь односложными ответами?