— Посмотри, — не найдя иных слов, монах протянул через стол фотографию.

— Хорошая малышка, — в бесцветном голосе зэка проскользнула нотка тепла. — Сколько ей?

— На снимке — шесть, а сейчас — почти восемь. Три недели назад мать привезла ее в Пустынь. У нее лейкемия, Сергей. Врачи бессильны, и я ничего не могу сделать.

— Пусть идут к этим, ну, лепилам из Царицына… эрлийцам.

— Нельзя. Они обычные люди и не знают о Тайном Городе. И я… я тоже не могу пойти.

— Деньги?

— За помощь Обители обязательно придется платить, но вряд ли они захотят от меня денег. Если бы — деньги… Сергей, там, на обороте фото, ее полное имя, дата и место рождения. Помоги.

Долгую минуту геомант разглядывал несколько слов на обороте снимка. Потом засмеялся — хрипло, надтреснуто, и почти сразу оборвал смех.

— Второй раз на те же грабли?

— Пожалуйста, Сергей. Ты можешь изменить мир так, чтобы девочка была здорова?

…Ты ведь можешь, Меняла? Это легко — она совсем кроха, эта малышка, и еще ничего не сделала в жизни. Ты ведь сразу понял, что надо изменить, за какие ниточки потянуть — и одна маленькая девочка проснется утром здоровой. Ты многому научился с тех пор, как сидящий напротив человек объяснил тебе: гармония мира — не просто красивые слова, а твои смутные, непонятные тебе самому способности — не бред и не цепочка случайных совпадений.

Это легко сейчас — а помнишь, каково было раньше?

Первый раз ты сел в семнадцать, по малолетке. Тяжело было смириться? Тяжело. Бунт, нападение на надзирателя, попытка побега — смирение не про тебя. Срок рос, как плесень в карцере, к тридцати пяти годам ты еще не видел воли, и восемь месяцев отсидки оставалось впереди. «Черная» зона под Курском уважала и боялась. Авторитеты, крысы, быдло и «опущенные» — ты не отбывал срок, ты жил среди них. Дни тянулись унылой вереницей, а по ночам тебе снились нити.

До сих пор снятся, и так будет всю жизнь, ты ведь это знаешь, Меняла…

Нити, пронизывающие мир, не оставляющие места случайностям, — нити-струны, нити-основа, эфемерная пряжа мироздания.

Всемирная паутина — так называл ты этот бред.

Способность проследить ход одной нити, найти и связать нужные, способность вплести в клубок свою, — этот странный дар временами помогал жить, но чаще был абсолютно бесполезен. Задумавшись однажды, ты понял, что для УДО нужно нарисовать сердце на стене Колизея, зарыть на кладбище в Вологде красный веер… Разозлившись, ты бросил мечтать о недоступном, выбросил цепочку событий из головы, передвинул столы в столовке и начертил ногтем на облупившейся краске оконной рамы несколько кривых линий. Зачем? Надо.

Ужином отравились все, кроме тебя, от зэков до начальника колонии, который в тот день ужинал в поселке.

Так ты развлекался, Меняла.

Помнишь, каким ты был тогда?

— Могу. Сделаю. Если найдешь три десятка человек по стране, которые выполнят любую твою просьбу, — сделаю быстро.

— По стране — найду. Когда сделаешь? Как?

— Чем шустрее, тем лучше. Выведи меня с зоны сегодня. И если никто из твоих помощников не подведет, она будет здорова к завтрашнему утру. А меня потом сюда вернешь.

— Сергей…

— Без вариантов. По фотке я кодировать не умею.

— Я не о том. Я выведу тебя и сделаю, что смогу… спасибо. Господь тебе…

Геомант вскинул голову, и Алексей невольно умолк на середине фразы — так обожгла холодом мерзлая голубизна взгляда.

— Что «мне»? Воздаст? Он мне уже… воздал. Или я ему. Алексей, не надо снова про милосердие, всепрощение и прочее. Я вытащу малышку и даром. Приходи часа через четыре. Я устрою так, что меня закроют в ШИЗО. До завтрашнего утра никто не хватится. Только приготовь какие-нибудь шмотки. Еще понадобится…

— Господь милосерден. Однажды…

— Если Он милосерден, тогда почему здесь, на зоне, полторы тысячи здоровых лбов, а умирает эта мелкая?

— Не нам осуждать Его волю.

— А кому? Больше ведь никого нет — ад, рай, ну и мы посередине. Если твой Бог добрый…

Алексей стиснул пальцы. Он знал, какие слова сейчас прозвучат, и с болью ждал их, ждал вопроса, который Сергей уже задавал, и не однажды. Вопроса, который задавали все, кто когда-либо терял близких. Многие знали, за что отбывает свой срок Виноградов Сергей по кличке Меняла. Алексей знал больше. Не только «за что», но и «почему».

Он ждал упрека и не дождался.

— Порожняк это все. Спрашивай не спрашивай, ответа не будет. Время идет. Если сейчас расскажу, что надо сделать, ты успеешь подготовить людей? А мне для начала нужна трава, и побольше. Будешь возвращаться — захвати.

— Какая трава?!

— Какую нарвешь. Полынь, осока, овес какой-нибудь… все равно. А ты что подумал?

Уже выйдя за территорию колонии, трясясь в маленьком пыльном автобусе в сторону ближайшего поселка, Алексей заново прокручивал в памяти трудный разговор. Виноградов говорил искренне, обещая помочь просто так, и равнодушное «меня потом сюда вернешь» тоже было правдой. Разницы между зоной и волей для Сергея не существовало уже пятый год, с тех пор, как в одной из московских больниц умерла его жена.

«Моя Алена», говорил о ней Меняла, и стылая пустыня в его глазах на секунду согревалась теплом памяти.

Алексей знал все. Знал, как геомант, никогда не слышавший даже слова «геомантия», на одной интуиции и смутных ощущениях врожденного дара пытался обмануть смерть. Знал, почему эту попытку постигла неудача. Знал, как Сергей отомстил за провал. Знал, что за этим последовало — арест, СИЗО, суд, чистосердечное… и попытка самоубийства.

Там, в лазарете в Бутырках, молодой монах, недавно ставший настоятелем, встретил человека по кличке Меняла.

За десять месяцев, пока длился суд, Алексей рассказал все, что Забытая Пустынь знала о геомантии.

Приговором суда стало пожизненное заключение. После двух лет в колонии в Иркутской области Сергея перевели под Серпухов.

«Моя Алена умерла» — и вечный, равнодушно-серый сумрак в душе.

Раз за разом Алексей пытался спасти эту душу. И прекрасно знал, что значит для Менялы его сегодняшняя просьба.

На поселковой почте монах сделал несколько десятков междугородних звонков и вернулся в колонию к назначенному часу.

— Маловато травы, — коротко бросил геомант, устилая пол карцера слоем свежей зелени. — Но справимся.

На его лице и костяшках пальцев красовались свежие ссадины.