Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Стины остались только Нино и младший брат Видар. Пер и Камилла оказались не теми людьми, за кого она их принимала, и Мелиссе предстояло не по своей воле стать новым человеком в новых обстоятельствах.
Когда Луве беседовал с ней и Нино, ему казалось, что они считают друг друга единым существом. Не столько мужчиной и женщиной, сколько зверем, именуемым animal coeleste.
Луве сел за компьютер и открыл текст, который начал писать сразу после событий, развернувшихся в горах в конце июня.
“Твое имя – это ты, – писал он. – Твое имя – это твоя личность. Твердое доказательство того, что ты существуешь”.
Луве на протяжении жизни доводилось носить разные имена, разрываться между разными “я” и разными реальностями. У текста не было адресата; Луве пошел на это сознательно, потому что текст предназначался ему самому и никому больше.
Он писал о женщине, которая решила бросить все, вырвалась из своей стокгольмской жизни и уехала куда глаза глядят. Вернувшись из путешествия, она помогала полиции расследовать дело серийного убийцы.
После этого она, с помощью Ларса Миккельсена, который служил в Государственной уголовной полиции (тогда она называлась так), сумела сделать первые шаги по лестнице, которая привела ее к тому, чтобы стать Луве Мартинсоном.
Мартинсоном – в честь покойного друга детства. Луве – потому что это относительно нейтральное имя, по которому не определишь пол человека.
Луве потянулся назад, за бутылкой, и налил себе белого вина.
Он помнил женщину, которая стала Мартинсоном, женщину, которой и до этого случилось носить разные имена и проживать разные жизни.
Первое имя она получила, когда родилась. Второе – в сентябре 1988 года уже благодаря Ларсу Миккельсену.
Лассе единственный в мире знал, кто Луве Мартинсон на самом деле.
Луве допил вино, налил еще и начал писать.
Он и через тридцать лет помнил первую встречу с Лассе в подробностях.
“Сентябрь 1988 года, – написал он. – Полицейский участок в Кунгсхольмене. Мой отец рассек жизнь, как акула рассекает воду. Там, где другие – например, мой психолог – видели плавник и чувствовали ужас, таящийся под поверхностью, я видел зияющую пасть и древний голод”.
Луве прикрыл глаза и вспомнил кабинет Лассе в полицейском участке, а потом продолжил писать.
“Когда я в первый раз пришел к Лассе, внизу живота у меня еще болело после медицинских осмотров, которые проводило судебно-медицинское управление. Я говорил о бесконечной череде насилия, которому подвергался всю жизнь, и сказал, что могу вынести их по отдельности, но вместе они срослись в одно долгое изнасилование, выносить которое стало уже невозможно”.
Луве посидел, не зная, как продолжать. История Мелиссы, Нино и Видара подчеркивала истинность того, что говорил Лассе в тот осенний день 1988 года. Речь шла об обладании и собственности.
“Лассе говорил про пережитки средневекового мировоззрения, которые еще остались в обществе. В Средние века существовал обычай похищения невесты: мужчина имел право жениться на женщине и завладеть всем ее имуществом, похитив и изнасиловав ее. Изнасилование считалось не преступлением против женщины, а похищением имущества.
Принятые позже законы, карающие за изнасилование, всего лишь защищали права мужчин на их сексуальную собственность.
Когда Лассе сказал, что пережитки средневекового взгляда на женщину сохранились до сего дня, я сразу понял, что он имеет в виду.
Это когда сам факт изнасилования подвергается сомнению.
Ты лжешь, чтобы упрятать его в тюрьму?
Почему ты не убежала?
Почему была так легкомысленно одета?”
Луве подумал. Он знал, что видел в глазах Мелиссы. Сексуальное насилие не сморгнешь. В Витваттнете ее насиловали, и Луве точно знал, кто насильник. Эрик “Валле” Маркстрём никогда больше не притронется к ней физически, но еще долго будет преследовать ее душу.
Луве вернулся к тексту. Изложив свой взгляд на изнасилование и на женщину как собственность мужчины, Лассе заговорил о другой стороне средневекового наследия. Луве продолжил писать:
“Еще в девятнадцатом веке с детьми обращались как с маленькими взрослыми, и закон карал их так же, как взрослых. До сих пор детей в разных странах мира сажают в тюрьмы и даже казнят.
У ребенка нет права, которое есть у взрослого, – права принимать решение касательно собственной жизни. Поэтому ребенок – несовершеннолетний и в то же время наказуем по закону.
Важно помнить, что взрослые и сегодня считают ребенка своей собственностью, что они воспитывают и наказывают в соответствии со своими собственными законами”.
Луве нажал “сохранить”. Лассе говорил, что в закрытом обществе могут существовать особые законы. Дети из Витваттнета оказались во власти законов, царивших в изолированном месте, где они росли. Наказывали их в соответствии с этими законами.
Для Луве закрытым обществом была его семья, точнее – отец и друзья отца.
Папа Бенгт, вечно голодная акула.
Мама Биргитта, великое безмолвное море вокруг них.
Ребенок с постоянно кровоточащей раной, а ведь акулы отлично чуют кровь.
И его отец, и Пер Квидинг то считали себя всесильными, всемогущими, то через миг в собственных глазах становились ничтожествами.
Луве знал: эти перепады от всемогущества к самоуничижению – следствие ложного представления о себе.
* * *
Тук-тук.
Луве вздрогнул, когда в дверь постучали. Он посмотрел на часы. 22.22. Должно быть, он задремал за компьютером.
Тук-тук.
Он встал, вышел в прихожую и открыл дверь.
На лестничной площадке стояла Жанетт. Глаза у нее блестели.
– Здравствуй, София, – сказала Жанетт. – Я хочу, чтобы ты рассказала мне о Луве Мартинсоне все. Ты поняла?
Луве кивнул. Пересохшее горло сдавило.
– Надеюсь, еще не слишком поздно, – произнес он высоким, легким голосом Софии Цеттерлунд.
– Нет. Никогда ничего не поздно, – сказала Жанетт и шагнула в прихожую.
Примечания
1
Черт (финск.).
2
Традиционный музыкальный инструмент, “шведская клавишная скрипка”.
3
Меня это не касается (англ.).
4
Стиг Дагерман “Наша жажда утешения неутолима” (пер. Наталии Пресс).
5
Стиг Дагерман “Осень”.
6
Песня группы “Ramones”.
7
Ребята воодушевились, они готовы (англ.).
8
Великий голод (“Лишайный год”), разразившийся в Швеции в 1866–1869 гг. из-за неблагоприятных погодных условий в предшествующие годы. Массовый голод спровоцировал рост потока эмигрантов из Швеции в Северную Америку.
9
Смерть – это не конец (англ.). Песня Боба Дилана.
