После трапезы с белым вином особого приготовления Сапега оглядел пышно обставленную палату Филарета и спросил не без лукавства:

— Таково ли роскошное было твоё житие в Сийском монастыре? Ужели не угодил тебе царь Борис?

— Как видишь, жив и на здоровье пока не жалуюсь.

— А сказывали, надзиратели там хуже разбойников.

— В монастыре разбойничали токмо лисы да медведи. Знатно разбойничали.

— Да ну! Говори. Вот потешу короля нашего!

Филарет рассказал о медведе, как он перебрался через перелаз и перепугал монахов.

— Один монах оцепенел от страха и лишь молитву творил. И медведь тоже будто оцепенел. Так они стояли и смотрели друг на друга. Медведь поворчал и ушёл, а монах после того слёг в горячке и умер. А лиса всю рыбу потаскала из монастырского погреба.

Сапега хохотал, приговаривая:

— Вот потешу я короля нашего!

Вдоволь посмеявшись, он враз посерьёзнел, спросил:

— Чаю, тебе ныне не до смеха?

— Мне ли токмо?

— Горе добру научает. Коли сведёте с престола самозванца, король даст вам на царство своего сына Владислава.

— Знать бы, как свести.

— В твоих руках большая власть, Филарет. После патриарха ты второе духовное лицо в державе. Тебе ли не вразумить священников? За ними пойдёт и народ.

«Всё бы этот Сапега решал за других», — подумал Филарет.

— Что молчишь, Филарет? Думаешь, твои боярские друзья не поддержат тебя? Или священство отложится?

Филарет вспомнил свой разговор с Шуйским и свой ответ ему на сделанный служителям упрёк, что ставят в попы еретиков: «Ты, князь, ежели станешь с попами говорить, то говори от себя, а не моей речью. Не накликай на нас новые утеснения и опалы». Теперь и Сапега подвигает его на то, чтобы он своей речью вооружил священство против нового царя и накликал на себя опалу.

Сапега, казалось, угадал его сомнения и придал беседе новое направление:

— Ныне ваши бояре были в Кракове, просили защиты у короля. Скажу тебе доподлинно, а ты передай боярам, что если они сведут с трона самозванца, то он даст на царство своего сына Владислава, — повторил он.

— Боярам своей силой не доспеть в этом великом деле.

— Так об этом я тебе и толкую: чтобы священство поднимало народ.

— Это бунт, Сапега. И кто станет впереди этого бунта?

Сапега иронически развёл руками.

— Или у вас нет крепкого мужа? Мне ведомо, что на Москве любят князя Шуйского, и народ пойдёт за ним.

Филарет с сомнением покачал головой.

— Шуйский захочет престола себе. Станет ли он сражаться за сына польского короля?

— Ты думаешь, Шуйский сядет на престол? Возможно. Но чем он крепче Бориса? Смута разгорится сильнее прежнего, и Шуйского скинет тот же народ, что возвёл его на трон.

— Дадите нового самозванца?

— Вы сами его найдёте и снова станете просить у нас на царство себе Владислава.

Филарет молчал, но в мыслях своих всё более укреплялся, что Руси нужен царь, который дал бы ей порядок и тишину. Пусть это будет польский Владислав, лишь бы к власти не пришли княжата. Руси не надобны ни Шуйский, ни нынешний легкомысленный царёк.

Вскоре после разговора с Сапегой Филарет выехал в свою Ростовскую епархию. На душе было беспокойство, которое он не умел себе объяснить. Дорогой это чувство усилилось. Он увидел, как в одной вотчине хозяйничали полячишки, кругом стоял крик, в котором ничего нельзя было разобрать. Колымагу окружили крестьяне из ближних домов, прося защиты. Пока Филарет слушал крестьян, к нему подскочили два поляка. Они были в поношенных камзолах, но держали себя как господа.

— Паны-добродеи, пошто в сей вотчине стоит плач великий? — спросил Филарет.

— Тебе помстилось, поп! — грубо возразил один из поляков. — Езжай себе мимо да не оглядывайся!

Второй поляк накинулся на кучера:

— А ты, пся крев, куда оглобли заворотил? Коли не разбираешь дороги, то сидеть бы тебе не на козлах барских, а на конюшне волам хвосты подтирать!

Чтобы смягчить впечатление от наглой грубости своего собрата, поляк достойного вида вежливо заговорил с Филаретом, объясняя, что это селение отошло в царскую казну, а царь подарил его друзьям-полякам.

Филарет печально посмотрел на крестьян, которым он ничем не мог помочь. Он ещё не знал, что разорение коснулось не только Московии, но и понизовых городов и селений. В уме мелькнуло: «То ли будет, ежели на русское царство придёт польский король!?» Но он отогнал от себя это остережение, вспомнив слова Сапеги, что при Владиславе станет больше порядка, чем при самозваном царьке. Поляки любят порядок во всём, они добрые хозяева.

Однако вызывали сомнение и не давали покоя душе иные мысли. «Что проку от такого порядка, ежели на Руси будут царить чужеземцы? И как же твой давний замысел — утвердить на царстве династию Романовых?»

Филарет прятал эти мысли в тайниках души, таил, казалось, даже от самого себя. Никогда не заводил он этих разговоров с братом Иваном, а жене Ксении даже не намекал, она и без того во всём видит опасность для своего дорогого сына Михаила.

Так он и жил в двоемыслии, волей или неволей выполняя завет своего древнего прародителя Фёдора Кошки: «Кошка против силы не пойдёт».

В Ростове Великом, как и в сийской ссылке, Филарет должен был подчиняться однообразному ритму жизни с той лишь разницей, что в Антониев-Сийском монастыре он был вынужден ходить в церковь и тяготился службой, а в Ростове полюбил её. В эту минуту хоть и вынужденного возвращения он с радостной душой смотрел, как золотились купола ростовских церквей. Ему здесь легко дышалось. Он с нетерпением ожидал, когда войдёт в свои уютные покои, помолится с дороги.

И вдруг царский гонец на верховой лошади остановил его карету. Письмо царя повелевало ему немедленно вернуться в Москву. Это встревожило и удивило Филарета, но, подумав немного, он успокоился. Лжедимитрий часто бывал непоследовательным: задумает одно, а делает другое. А ныне он был ещё и под опекой Марины, которая явно не жаловала Филарета.

Зачем и куда его зовут, он узнал только при въезде в Кремль. Царь в короткие сроки, к приезду своей невесты Марины, построил роскошный дворец на Кремлёвской стене. По этому случаю он устраивал новоселье. Званы были самые именитые гости.

У дверей нового дворца Филарета встретил Басманов. Он был в красном польском камзоле и держался точно иноземец. Басманов почтительно поклонился Филарету.

— Вам, владыка, надлежит быть впереди важных особ, приглашённых к столу царя.