– Я бы хотел, – проговорил герой, – чтобы ты когда-нибудь смогла простить и Гектора. Он виноват, но с тех пор ему пришлось столько пережить... Прости его!

– Он стал твоим другом? – спросила Пентесилея, из-под руки вглядываясь в очертания приближающегося мыса. – И заменил тебе того, кого убил?

– Никто мне Патрокла не заменит, – с невольной резкостью возразил Ахилл. – И в его смерти виноват я один! А Гектор... Во-первых, не он нанес Патроклу смертельный удар – я прежде этого не знал. Но теперь уже и не в этом дело... не только в этом. Да, мы с ним друзья, и он мне очень дорог. Сейчас, пожалуй, нет никого, кто мне был бы дороже.

Пентесилея посмотрела на героя так выразительно, что его лицо против воли залила краска.

– Я тебе больше не дорога? – сухо спросила амазонка. – Твои слова тогда были шуткой, или это прошло?

– Нет. Я сегодня чуть не сошел с ума от радости, когда тебя увидел, Пентесилея. Я думаю, это никогда не пройдет. Но не могу же я сравнивать чувство, которое сам не до конца понимаю, с мужской дружбой!

– И то верно, – она усмехнулась. – Это – второе, что меня привело сюда. Не стану тебя обманывать. Я пережила самые страшные в своей жизни дни, и мне сейчас очень плохо... Он предал меня, понимаешь?

– Понимаю.

– Я привыкла всегда быть самой сильной. А сейчас мне нужно, чтобы рядом был кто-то, кто сильнее меня.

– И ты думаешь, я сильнее? – Ахилл невольно опять чуть натянул поводья, и она тоже замедлила бег своего коня.

– Да, Ахилл, ты сильнее меня, раз ты победил в себе ненависть и жажду мести. Я прошу твоей помощи.

Они объехали выступ мыса и оказались на крутом береговом кряже, который неровными уступами скал спускался к морю. Здесь Пентесилея соскочила с седла и махнула рукой девочкам, чтобы и они спешились. Ахилл тоже сошел с коня и ласково погладил его покрытую пеной морду.

– Тяжело, да? Еще бы... Прости, дружок, что я с перепугу обозвал тебя эфиопом с копытами.

– Он не видел в своей жизни ни одного эфиопа, так что ему и не на что обижаться, – заметила Пентесилея. – Крита, разведи-ка костер... А я пока расскажу тебе, Ахилл, еще кое о чем, и ты решишь, отправишься ли со мной или останешься. Дело в том, что я отреклась от правления. Я больше не царица амазонок.

Она сказала это очень просто. Но Ахилл сперва не поверил.

– Почему это?! Зачем?

– У нас – суровые законы. Пять лет назад я нарушила обет целомудрия и никому об этом не сказала. Я верила, что все равно стану женой Гектора, и это не будет иметь значения. Но теперь мне пришлось рассказать правду Совету амазонок.

– А что бывает, если амазонка нарушает этот обет, и об этом узнают? – с невольной дрожью спросил базилевс.

– Если его нарушает простая амазонка, ей грозит изгнание. В некоторых случаях ее могут простить, но пять лет не допускают к сражению – для нас не бывает худшего позора. Но если обет целомудрия нарушает царица, ее должны убить.

– Зевс-громовержец! Нет!

Он невольно рванулся к девушке, будто желая загородить ее от невидимой угрозы, и губы Пентесилеи тронула улыбка.

– А это приятно, когда за тебя кто-то боится. Успокойся, этого уже не произошло. По закону, нарушившую обет царицу должна убить одна из воительниц. Я вызывала семь раз, и ни одна не вышла. Хотя это не поединок – защищаться нельзя. Но меня, выходит, любили... Я выиграла за пять лет девяносто шесть сражений и проиграла только одно. Это сражение – тоже моя огромная вина перед амазонками: я погубила сто тридцать семь воинов из-за своего желания отомстить, я повела их в бой вопреки воле царя Приама, который требовал, чтобы я не делала этого. Между прочим, многие амазонки, которых ты сразил, живы. Ранены, залечивают поломанные руки или ребра, но скоро будут снова в седле. Многие уже здоровы. Ты их нарочно не убивал?

Ахилл смутился.

– В сражении я прежде не щадил никого. Но я никогда не сражался с женщинами. Ну да, мне не хотелось их убивать, хотя им очень хотелось убить меня!

– Я помню – тебе сильно попало. Ты был без доспехов. Спасибо тебе за великодушие – амазонки не имеют на него права: мы сражаемся не хуже мужчин. Но я говорила не об этом... Они отказались меня убить и даже, чего закон совсем не допускает, предлагали не отдавать Первую секиру, остаться царицей. Это был бы позор для всех, и я не могла согласиться. Все равно потом возникло бы возмущение, в истории такое бывало. И тогда остался выбор – стать навсегда изгнанницей, то есть потерять право называть себя амазонкой, либо совершить обряд искупления.

– А что это за обряд?

Несколько мгновений Пентесилея колебалась, пристально вглядываясь в горизонт, над которым уже совсем низко нависало алое, огромное солнце.

– Это – главная из наших тайн, и ты должен поклясться, что никому ничего не расскажешь, если я тебе скажу и тем более, допущу это увидеть.

– Клянусь моим мечом! – твердо произнес герой.

Но она снова молчала, раздумывая. За их спиной слышался веселый смех девочек, возившихся с костром. Они были суровыми и отважными амазонками, но они все равно были детьми...

– Ладно, – Пентесилея тряхнула головой. – Когда-то я говорила Гектору, и он, надеюсь, не разболтал никому. Но он не видел. Ты, быть может, увидишь, если боги того захотят. Если я пройду через этот обряд, то смогу в любое время вернуться в Темискиру, и даже, если не воспротивятся амазонки, снова стану царицей. Но этого не будет. Я уеду и, наверное, надолго. Бесчестие после славы всегда тяжело. А теперь скажи, ты готов пуститься со мною в очень необычное и довольно тяжелое путешествие?

– Куда угодно! – ответил базилевс так твердо, что ее сомнения, видимо, пропали.

– Ну тогда, натирайся.

И Пентесилея протянула ему небольшую тыквенную бутыль.

– Что это?

– Оливковое масло. Натри все тело, и как можно тщательнее. Я не хочу, чтобы ты из-за меня утонул.

Герой подумал было, что амазонка хочет над ним подшутить, но девушка была совершенно серьезна.

– Натирайся. Или погибнешь.

– А ты почему не натираешься?

Пентесилея с досадой пожала плечами.

– Я привыкла к таким путешествиям, и могу выдержать в воде много дольше. Натирайся, или никуда не поплывешь.

Ахилл пожал плечами, скинул плащ и хитон, оставшись лишь в узкой набедренной повязке, и вылил в ладонь густое ароматное масло.

– Мы что, вплавь куда-то отправимся?

И обомлел, тут же получив на свой вопрос самый невероятный ответ.

Покуда он втирал в кожу масло, Пентесилея быстро спустилась по выступам камней к воде и сняла с пояса витую раковину. С помощью таких раковин амазонки подавали сигналы друг другу и своим ручным орлам. Но теперь Пентесилея поднесла к губам другой, узкий конец раковины, а широкий окунула в море, низко согнувшись, почти погрузив лицо в воду. Прошло некоторое время, и вдруг в волнах, окрашенных розовыми лучами заката, мелькнули высокие спинные плавники.