В ответ издевательский смех.

– А разве не так? – удивляюсь я.

– Просто все привыкли подшучивать над нашим командиром, – кричит Дудочник, бухнув в барабан так, что все заткнулись. – Ну, какой командир ещё позволит так издеваться над собой? Конечно, любим! Ты, недобиток, продолжай!

– Вот ты, конечно, – качаю я головой на «недобитка», под всеобщий смех, но продолжаю: – Но, если бы Чижика знали только мы, я бы принял любое из предложенных вами дружеских и даже любящих имён. Но Утырок наш теперь боевой маг и командир «Усмешки Смерти». И имя его должно внушать страх и трепет всем нашим противникам, согласны?

– А то! – дружно ревёт толпа.

– Потому к имени боевого мага и командира самого смертоносного отряда по эту сторону гор надо подойти более… серьёзно, что ли, согласны?

Рёв одобрения.

– Как насчёт Чижик Гроза Бессмертных? – кричу я.

– Да! – взревела Пустошь. – Гроза Бессмертных!

И в этом крике мне почудилось грозное «Бессмертный!», как предчувствие, предупреждение. Но я отмахнулся от всего этого. Плевать! Проблемы надо решать по мере их вылупления, иначе просто задохнёшься от всех этих грядущих возможных бед и страданий.

– Айда пиво пить! – кричу я.

– Вино жрать! – хором кричит вся «Усмешка Смерти». – За Бессмертного Утырка!

Не показалось! Блин! Врешь, врешь, глядишь, ненароком и правду соврёшь!

Утро добрым не бывает!

Особенно, если с вечера и полночи проводили сравнительный забег по питейным заведениям довольно немаленького, по меркам Мира, города и последствия всех этих возлияний ещё свежи не только в твоей памяти, но и прямо в твоей крови. А в голову тебе настойчиво лезет довольно мерзостная и упрямая личность и настоятельно требует тебе прямо сейчас подняться и струячить через половину города за надобностью, которая тебе лично совсем и не надобность. И даже не прихоть! И послать его нельзя. А то он меня пошлёт. Далеко и надолго. И у него лучше получится добиться выполнения моего собственного нахождения там, куда я его послал. Так он мне и ответил, хотя он даже и не понял, кто такой «негр» и почему он не только чёрный, но и разом голубой?

Потому пришлось выбираться из-под конечностей советников и хранителей. И вспоминать, с леденящим кровь и душу ужасом, как так я проснулся с мужиками? Обнадёживало то, что все остальные вокруг были не только полностью одеты, но, видимо, на начало вчерашнего вечера ещё и принаряжены. Были. Так что, очевидно, что призрак голубого вагона и полусладкой луны бродит только по Европе моей головы. Страхами нетолерантности и гомофобии былой жизни, где нас так долго учили любить не только её джинсы.

Завываю:

Бывай Америка, во-о-от! Где я не буду никогда!

Прощай навсегда! Ты не скучай и спой мне на прощанье!

Наступаю разом и на руку хранителя Вворот и на колено хранителя камня – главного архитектора округа, что спали, обнявшись и со мной, и меж собой. Видимо, так втроём мы и свалились под стол. Да, вон эти двое вином залиты, а вот и черепки от кувшина. Хорошо с моей куртки и штанов всё как с гуся вода.

Пока пробирался через человеческий завал переплетённых тел, отмахнувшись, поочерёдно от Тени, Дудочника, спящего под пышнотелой и не сильно одетой девахой, и от Кочарыша, спящего в обнимку с её точной ксерокопией, размышлял – выгонять ли из себя последствия неумеренного потребления принятого вчера? Либо дождаться их полного прекращения позитивного воздействия на меня и убирать уже похмелье? Я же ещё пьяный. Решил, что нехай будэ! Потому винтом и зигзагом иду по улице наверх, к центру города, как собака, помечая все столбы с камнями-уловителями на перекрёстках. Столбы без уловителей не замечая, не отмечая таким образом свою к ним гражданскую позицию.

Поутру посвежело. Дыхание зимы уже прихватывает. Пар клубится от дыхания и от моих меток. Зима. Со всеми леденящими смыслами, что несёт это слово конкретно для меня. Грустно. Потому тихо и тоскливо вою:

Осень в небе. Жгут корабли,

Осень, мне бы прочь от земли,

Там, где в море тонет печаль,

Осень – тёмная даль!

Меня издали, стараясь не отсвечивать, ведут сразу четверо топтунов – Тень, один шпион неизвестной принадлежности, один представитель этого приезжего советника, страж порядка и серо-чёрный брат, которого я как при нашем знакомстве окрестил подзатыльником, так он с того момента и мелькает постоянно на глазах моих.

Вот и площадь. Сейчас пустая, а главное, что уже чистая. Торговля с неё перенесена на задворки, площадь теперь выполняет другие функции. Вместо эшафота, вон, фонтан строят. И собираются к нему акведуком тянуть водопровод со скал, стеной возвышающихся над городом, с чистейшей водой горных родников.

Подхожу к ступеням дворца. Их не только отдраили, но и отскоблили. Как и колонны, как и фасад Зала Совета. Будут заново оштукатуривать, наносить фресками новые смыслы нового символизма новыми цветами и рисунками.

Меня ждут. Страж порядка и левый соглядатай не обозначившейся конторы сразу же растворяются в густых тенях только-только начинающегося утра.

Иду за серым братом, огибая громадину Зала Совета.

Мне и раньше не была понятна природа нелюбви любой «советской» власти к основным, парадным входам, и сейчас яснее не стало. Есть же хорошо всем видимый вход! Специально для этого расположенный на самом видном, самом удобном месте, именно с этой целью сделанный наиболее приметным и наиболее проходимым – широким, высоким, с наилучшим доступом любому желающему, но нет, идём к «черному» входу со двора.

И непременно со спуском на несколько ступеней на полуподвальный или совсем подвальный уровень, с дверью, обязательно ниже среднего роста, чтобы пригибаться, входя. Дверь пренепременно должна быть неприглядной, желательно перекошенной, чтобы открывалась с трудом и с приложением серьёзного усилия, обязательно должна оглушительно скрипеть и хлопать сзади на чрезмерно сильной пружине, угрожая тебе если не пробить затылок или отрубить пятку, то дать пинка под зад точно.

И узкая витая лестница со скрипучими, а в данном конкретном случае полустёртыми ступенями. По которым никогда не взберёшься, если Аннушка уже пролила масло. И даже если она просто помыла эти ступени. Потому как при «советах» уважаемая нарицательная «Анна Иванна», моющая полы прямо по ногам идущим людям (а она, как и все, всем равна, и работает так же, как и прочие, в это же время «советская власть» же народная, прижимистая, «ночные» оплачивать не хочет). И ворча при этом: «ходють тут и ходють!», моет обязательно шваброй,