В Москву прилетели на рассвете, приземлились на Чкаловском, где уже поджидал премьерский кортеж и охрана. Генерал вылез из самолета и побежал докладывать к машине премьера. Тот не вышел, принял доклад сидя, после чего выбрался на свет божий, и полковники подтолкнули Мавра к выходу.

— Пора, товарищ генерал!

— Как импортного встречаю! — засмеялся премьер, шагая к нему с протянутой рукой. — Почетного караула не поставил!.. Как, ничего долетел?

— Ничего…

— Видал, какие пляски? Из рук в руки хватают!.. Слетелись мухи! Козенца жалко, под ту же сурдинку хотел рыбку съесть, а штаны свалились… Спутался с этими! Я ему плешь переел…

Не отпуская руки Мавра, он говорил и вел его к своему автомобилю. Генерал-полковник двигался тенью на шаг позади. Премьер двинул головой в его сторону — оглянуться не позволяла толстая шея.

— Если ты сунешь свой зад… Игроки вылупились! Чтоб такие яйца таскать, надо голову иметь! А вы устранять… Почуял, одеяло! В Чечне натянешь кого хочешь.

Тут и Мавр пожалел Козенца: наверное, никто уже не переведет речь премьера. Однако его подручный генерал все понял.

— Так точно! Я приказал, ни один волосок, на… Раздухарились и всех под гребенку, на… под бандюков…

Он бормотал что-то еще, но премьер уже не слушал.

— Давай, садись и делай, — это уже говорилось Мавру. — Как положено — не подойду. Но поддержка всяческая, министру сам скажу, чтоб как перст… И сразу мне, если начнется… А то они, как собаки, так и норовят в дамки. Никому не дам руки нагреть!

— Должен предупредить, — продолжал премьер — с началом моей работы резко улучшатся отношения с Германией, да и со всей Европой. МИДу следует подготовиться.

— Это почему так?

— Начнут уважать Россию. Сильного и богатого всегда уважают. Желательно бы заменить там всех, кто привык только прогибаться и сдавать государственные интересы. Потому что спутались все! — в сердцах добавил он, но тему развивать не захотел, лицо набрякло серой тяжестью.

— Распутаются, — пообещал Мавр.

— Еще чего надо?

— Придется перетрясти существующую банковскую систему. Одних потеснить, других выпустить в трубу.

— Но это мы сделаем.

— Мне потребуется открыть полтора десятка новых, в том числе, в ведущих европейских странах. Или посадить своих людей в те, которые есть.

— Если не выйдет, — после недолгих размышлений, произнес премьер. — Меня банкиры уйдут.

— И еще нужно отдельное помещение со своей территорией, забором, автономной охранной сигнализацией, — сказал Мавр. — И обязательно — подземное хранилище. Полагаю, для этой цели подойдет недавно закрытый объект «Гранитный». Это рядом с центральным хранилищем госбанка.

— Сядешь на Старой площади. Там все под охраной, катакомбы…

— Охрана будет своя собственная.

Премьеру это не понравилось — не хотел выпускать из-под контроля процесс реализации СФС.

— Ну что это? Совсем никакого доверия… Совсем уж государство в государстве. Ограбить никто не ограбит — если своруют, так все равно, хоть с объекта, хоть из кармана.

— В таком случае, я найду помещение сам, — отрезал Мавр.

— Ладно, хочешь объект, так делай… На одном суку болтаться…

— И еще, нужно, чтобы освободили мою жену.

— Жену? — изумление на его лице тоже выражалось в виде тяжелой одутловатости.

— Да, Коноплеву Томилу Васильевну, — уточнил Мавр. — И это — в первую очередь. Отбывает срок в архангельских лагерях за мошенничество.

Он знал, что власти пойдут на все. Дело Томилы пересмотрели за десять минут, заменили лишение свободы на условное, выпустили из лагеря с доставкой на дом, как почтовое отправление: через пять суток ее привез капитан фельдъегерской службы. Мавр встречал жену в аэропорту, по этому случаю обрядившись в только что пошитый генеральский мундир. Все сделали быстро и правильно, однако как всегда, чуть-чуть не выдержали марку: Томилу не переодели, и привезли в сером лагерном наряде с биркой на карманчике. Когда фельдъегерь увидел генерала в орденах, который схватил «посылку» на руки и понес, ошалел, забыл дать бумажку, чтоб подписали, а потом, уже на улице, плелся сзади, теребил за рукава охрану Мавра.

— Ты кто, Мавр? — шепотом спрашивала Томила, качаясь на его руках. — Ты что, всемогущий?

— Если бы знал, какой переполох поднялся в лагере, — уже по дороге рассказывала она. — Когда ты уехал, для меня началась черная жизнь. Хозяйка меня затравила, из штрафного изолятора не выпускала. Говорит, я тебе покажу, генеральша! А я ей все время говорила — погоди, вот приедет мой генерал и заберет меня. Не верила, но говорила… И тут вчера приезжает генерал из МВД, с решением Верховного суда… Хозяйку на пенсию отправил, против «кумы» уголовное дело возбудили… Это она меня в карцер отправляла… Ох, как они пожалели, что мучили меня! Залепетали — Томила Васильевна, дорогая, у вас все равно жизнь будет в блеске и роскоши, так пожалейте, не топите нас! Работа у нас — кусок хлеба…

— Ты их простила?

— Я-то простила, но это не помогло, они угодили в машину… Скажи мне, Мавр, разве в этой жизни возможно, чтобы восторжествовала справедливость?

— Пока невозможно, — сказал Мавр. — Но потом, через много лет, она восторжествует.

— Я не верю… Это нужно начать с чистого листа. А куда же денутся люди, которые успели остервениться, опаскудиться, замараться ненавистью друг к другу?

— Забудь все, начинается еще один этап жизни.

— Блеска?.. Ты — генерал, моя юношеская мечта. И совсем не старый. У тебя красивые лимузины, охрана… И, наверное, дворец?

— Дворца нет, но есть крепостной двор, окруженный высоким забором и колючей проволокой.

— За колючую проволоку не хочу!

— А если со мной?

— С тобой хочу.

— Я тебе покажу блеск, а потом нищету.

— Так всегда бывает?

— У нас будет так.

— Ах, да, я вспомнила! Ты же знаешь свою судьбу…

— К сожалению…

— Знаешь, Мавр, сегодня же купи мне красивое платье и мы с тобой сфотографируемся! И чтоб внизу стояла дата.

— А зачем?

— Пошлю снимки девчонкам, Марине и Лене. Хочу, чтобы они позавидовали. Хочу утешить свое тщеславие. Конечно, они не поверят, потому что давно не верят в сказки.

— Платье мы купим сейчас, — пообещал Мавр. — И не одно, а целый гардероб. Но сфотографируйся лучше в этом, фон из колючей проволоки я обеспечу. Твои девчонки испытают не зависть, а счастье, и ты утешишь тщеславие. Что делать, если мир перевернут с ног на голову?