Все опять расхохотались.

— Почему?

— Я барабанщик, — пояснил дер Тойфель и изобразил руками. — Барабаны, бубны, rommel-pot — это всё моё. Когда гремит, это похуже преисподней! К тому же в этой местности и так до чёрта Михелей. А если мне не хватает рук, мне помогают Рейно или Кастус.

— Дурацкое дело нехитрое... — проворчал на это скрипач.

— В лоб дам! — Тойфель погрозил ему кулаком.

— Сам получишь. А меня зовут Феликс, — сказал скрипач и приподнял шляпу, под которой обнаружилась лысина.

— Ага, — сказал Карл Барба и перевёл взгляд на другую сторону костра, где сидели ещё двое — длиннолицые, ушастые, черноволосые, похожие друг на друга, как братья. — А вы...

— Мартин Лютер, — представился один и глотнул из бутылки.

— Томас Мюнцер, — представился другой и тоже глотнул из бутылки.

— Э-э... — растерялся итальянец.

— Не родственники, — ответил за обоих Рейно.

Все опять рассмеялись.

Последний музыкант — беловолосый малый двадцати лет от роду, с породистым лицом и пальцами арфиста, прозывался Кассиус.

— Можно — Кастус, — разрешил он.

— А я — волынщик и артист на флейте и Drumscheit, — подытожил Рейно.

— Drumscheit? — Итальянец наморщил лоб.

— Дичайший инструмент! — ответил Тойфель. — Хуже барабана. Посмотришь — просто палка со струной, а звук... Его используют в монастырях во время месс, когда среди монахов нету низких голосов. Звучит как «Рру-ур-рр!Н»

— А, так это, наверное, marina trombona! — закивал господин Карл.

— В точку, приятель! Она самая!

Все опять захохотали.

— Вы не серчайте, что они такие, — прошептал итальянцу на ухо поэт. — Я предупреждал вас. Гистрионы, шпильманы — что с них взять? Шалят мальчишки. Балаган!

— Scuzi, scuzi, — разводил руками кукольник. — Извините и вы. Что тут скажешь! Вы ведь тоже... как это... Видок у вас, прямо скажем, не располагает к общению.

Музыканты расхохотались.

— Видок что надо! — объяснил за всех Михель дер Тойфель и пихнул Рейно локтем в бок. — Молодухам нравится. Шестеро мужиков, которые не одеваются слишком тепло и выглядят при этом будь здоров, — это зажигает!

После ужина, однако, музыканты не стали укладываться, наоборот, расчехлили инструменты.

— Кураж пошёл, — заявил Рейно, надувая здоровенную, на три бурдонные трубы, волынку. — А ну, давай до крайности!

Так они играли и плясали, пели, пили и вопили до глубокой ночи, а потом уснули прямо там, где сидели, у погасшего костра, а Феликс и Тойфель подрались.

Сейчас дер Тойфель шёл рядом с повозкой и насвистывал, сверкая синяком под глазом, бубенчики на его посохе позвякивали в такт шагам. Серая мулица плелась вперёд, Йост правил и бубнил под нос. свои стихи и рифмы, Барба снова погрузился в размышления.

Задумался и Фриц.

Поэт преследовал какой-то план, но, может, действовал без плана, по наитию. Йост стремился в Лейден. Из разговоров, сплетен, новостей, подслушанных в пути, Фриц знал, что этот город, «мануфактурная столица» между Амстердамом и Гаагой, осаждён и что осада эта длится уже не неделю и не месяц, а гораздо дольше — чуть ли не полгода. Испанские войска, отчаявшись взять город приступом, решили взять его измором. Но голодные, ослабевшие лейденцы предпочитали умереть, но не сдаться. Что ждало там их — Октавию и Фрица? И куда идти потом? Об этом Фриц раньше как-то не думал.

Он поднял глаза и сразу же столкнулся взглядом с Октавией.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Мальчишка заёрзал в смущении. Видно, на лице его отражалась такая интенсивная работа мысли, что девочка невольно заинтересовалась.

— Да так, — уклончиво ответил он, — о том, что с нами будет

— А ты выбрось руну или лучше сразу три, — посоветовала девочка. — Спроси, что там случится — там, куда мы едем.

Фриц покосился на сидевших впереди Йоста с итальянцем.

— Так ведь мы не знаем, куда едем.

Октавия пожала плечиками:

— Что за разница? Ведь руны всё равно ответят. Фриц полез в карман и вытащил гадательный мешочек. Еле развязал тесёмку. Пальцы стыли. День холодный предвещал ненастье. Фриц сунул руку в мешочек и принялся перебирать скользкие костяшки.

— Справа налево, — подсказала девочка.

— Я знаю, — буркнул Фриц, хотя до этого не знал, и покраснел.

Первой из мешка досталась Inguz, далее был Туг, а третьей выпала Fehu.

Октавия склонилась над раскладом.

— Интересно, — выговорила она, — интересно... Что ты спрашивал?

— Ничего, — признался Фриц. — Я просто думал, что случится. Думал и тянул, как ты учила. А что?

Йост правил, и его внимание было всецело поглощено дорогой, а вот Карл Барба обернулся, привлечённый разговором.

— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил он, бросив на них взгляд из-под очков. — А?

— Разбрасываем руны, — объявила девочка. — Хотим узнать, что будет.

— Вот как? Занятно. Можно мне послушать?

— Конечно, господин Карл.

Тележка тряслась и переваливалась на колдобинах. Три желтоватые костяшки чуть подрагивали. Октавия рассматривала их, грызла заусеницу и хмурилась.

— Сперва вот эта, Инг, — сказала наконец она и указала на неё пальцем. — Руна движения. Ох, она сильная... Это герой, бог или колесница. Мы пошли куда-то и идём. Бросили всё, понадеялись на лучшее. Нашли какой-то выход.

— Это прошлое? — спросил Фриц.

— Да, это прошлое.

— Тогда всё верно. А сейчас?

— Сейчас главная вот эта — Тюр, которая посредине. Это ученичество, а может, правосудие: ас Тюр главный на тинге. Отец говорил, что когда один человек вызывает другого на поединок — это называется «хольмганг», — то они обращаются к Тюру. А ещё может быть так, что это просто копьё или стрела.

— Копьё? Какое копьё? У нас нет никаких копий.

— Ну, я не знаю... — Октавия надула губки. — Руны не говорят о чём-то в лоб. Надо думать и смотреть, и тогда в нужный момент становится понятно... Нам надо что-то решать, и очень скоро.

— Что?

— Я не знаю.

— Ну ладно, — сдался Фридрих. — Что там дальше?

Октавия поболтала ногами.

— А дальше Фе, — рассеянно сказала она. — Это может означать какие-нибудь деньги, плату, просто — скот... Делёж богатства. Ой, я ещё вот чего вспомнила: это руна Фреи, а она — богиня любви, вот!

— Вам, девчонкам, всё бы сюси-пуси, — недовольно поморщился Фриц. — Где бы что ни говорили, всё у вас про любовь.