Рассеянные по всей Европе, если не сказать — по всему миру, остатки Добровольческой армии лишь с большой натяжкой можно было рассматривать как непосредственную угрозу для страны. Но в Москве по-прежнему полагали, что в случае большой войны в Европе противники Советского Союза неминуемо обратятся за помощью к белогвардейцам.

На открытии Х съезда партии утром 8 марта 1921 года Ленин говорил:

— Мы в первый раз собираемся на съезде, когда вражеских войск, поддерживаемых капиталистами и империалистами всего мира, на территории Советской республики нет. Это мы завоевали! Конечно, мы далеко еще не завоевали этим всего и ни в каком случае не завоевали этим того, что мы завоевать должны, — действительного освобождения от нашествий и вмешательств империалистов. Наоборот, их военные действия против нас приняли форму менее военную, но в некоторых отношениях более тяжелую и более опасную для нас…

Итак, по мнению Ленина, война продолжалась! За границей советская разведка вела борьбу против эмигрантских организаций. А внутри страны искореняли тех, кто в Гражданскую воевал на стороне белых, кто был или казался врагом новой власти. И это стало трагедией…

Почему все-таки Россия поддержала красных, а не белых? Сегодня историки предлагают новый и, может быть, неожиданный ответ: Россия поддержала не столько коммунистические идеалы, сколько сильную власть.

Когда большевики взяли Зимний дворец, это была не революция, а контрреволюция. Октябрь отменил почти все демократические завоевания, которые дал России Февраль. Но демократией и свободой, похоже, никто и не дорожил. Страна, напуганная хаосом и анархией, приняла большевиков как сильную и уверенную в себе власть. К октябрю семнадцатого все были подавлены, измучены, истощены. Страна не выдержала испытания свободой. Большевики нашли отклик в массовом сознании российского общества.

«Большевизм, — писал философ Николай Бердяев, — оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием».

Только кажется, что за Лениным пошли лишь те, кто мечтал продолжить революционный разгул. Напротив! Большинство привыкло полагаться на начальство — и не выдержало его отсутствия. Исчезновение государственного аппарата, который ведал жизнью каждого человека, оказалось трагедией. Большевиков поддержали те, кто жаждал хоть какого-нибудь порядка, кто повторял: лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

«По-прежнему я далеко не коммунист, — записывал в дневнике 1 января 1921 года известный историк Николай Дружинин, — считаю утопичными многие из пунктов программы, безобразными и нецелесообразными — многие из действий власти… Но я уверен, что… только коммунисты способны идти вперед и преобразовывать ломающуюся жизнь… Промежуточные течения потерпели полное банкротство и не могут служить никакой точкой опоры. Жизнь — за тех, у кого сила, воля и бодрость».

Люди верно угадали, что большевики установят твердую власть. Значительная часть общества не симпатизировала большевикам, но всего за несколько месяцев успела возненавидеть демократию. Одним из первых это почувствовал бежавший от большевиков в Харбин профессор Николай Васильевич Устрялов:

«И замашки-то у большевиков все старые, привычные, истинно русские. Разве вот только вывеска другая: прежде — “православие, самодержавие”, ну, а теперь — “пролетарии всех стран”. А сущность все та же: заставить, арестовать, сослать, казнить… Большевики — родные братья царя Николая, как бы они к нему ни относились. Их ненависть к нему есть жгучая ненависть соперников, борющихся равными средствами и обладающих одинаковым кругозором».

Николай Устрялов первым заговорил о том, что именно красные в состоянии восстановить «русское великодержавие». Бывший член кадетской партии, бывший сторонник адмирала Колчака, Устрялов в эмиграции поддержал большевиков, видя в них подлинных выразителей русского национального духа. Он считал логичным отказ Советской России от демократии:

«Сама жизнь выдвигает компактную, волевую, ударную власть. Лишь она одна способна справиться с задачами, взваленными историей на плечи современного государства… Массы отрекаются от своей непосредственной власти. Измученные смерчем войн и революций, народы хотят одного: спокойствия и порядка. Они спешат уступить эту высшую власть активному авангарду, инициативному меньшинству, обычно завершенному инициативнейшей фигурой, авторитетною волей вышедшего снизу вождя. Отсюда — культ Ленина в России, Муссолини в нынешней Италии…

Рождается новая аристократия, по своему народная и по существу передовая — аристократия черной кости и мозолистых рук… Белая кость и голубая кровь в прошлом… Шумливый век демократии поглотил, запачкал, обесцветил и ту и другую. Но он же взрастил побеги новой правящей знати, рыцарей без страха… Власть народная, но не демократическая. Власть крутая, но понятная народу. Вышедшая из масс, но массы прибирающая к рукам…».

В 1935 году Николай Устрялов вернулся в Россию, чтобы преданно служить этой новой власти, но она его в тридцать седьмом году расстреляла.

Так кто же победил в Гражданской войне? Очевидный ответ — красные. Но это лишь часть ответа. Победу одержали всеобщая ненависть, бесконечная подозрительность, тотальная аморальность, готовность творить расправу без суда и следствия. А проиграли все — и те, кто вынужден был покинуть страну, и те, кто остался.

Война закончилась, но война продолжалась.

Верные слуги верховного божества Кроноса — годы — сровняли протоптанные многими поколениями следы. И в короткой памяти человека некоторые когда-то считавшиеся важными события отступили так далеко, что видны только их контуры, как сквозь серый туман. Но история Гражданской войны никогда не исчезнет из памяти.

«Под оболочкой советской власти, — убежденно писал эмигрант Василий Шульгин, — совершаются процессы огромной важности, ничего не имеющие общего с большевизмом. Наши идеи перескочили через фронт. Как это ни дико, но это так. Знамя Единой России фактически подняли большевики. Социализм смоется, но границы останутся. Большевики: 1) восстанавливают военное могущество России; 2) восстанавливают границы Российской державы до ее естественных пределов; 3) подготовляют пришествие самодержца всероссийского…

Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря. Большевики воображают, что они насаждают социализм в России, а вместо этого выковывают будущую страшную, крепкую, сильно спрессованную и национально, до шовинизма, настроенную Россию…».

Основные принципы советской дипломатии, продолжавшие действовать почти до самого распада Советского Союза, установил человек, в котором не было ничего советского, — родовитый дворянин Георгий Васильевич Чичерин. Он двенадцать лет руководил советской дипломатией. Стал вторым после Троцкого наркомом иностранных дел и первым профессионалом на этом посту. Идеалист, глубоко преданный делу, он был трагической фигурой, не приспособленной для советской жизни. Чичерин (партийная кличка А. Орнатский) официально родился 20 ноября 1872 года (на самом деле он появился на свет 12 ноября — ошиблись при регистрации и написали в метрике другое число) в родовом имении в селе Караул Кирсановского уезда Тамбовской губернии.