– Пожалуйста, босс, не надевайте мне это на лицо, – попросилон тихим умоляющим шепотом. – Не оставляйте меня в темноте, я не могу идти втемноту, я боюсь темноты.

Брут смотрел на меня, подняв брови, застыв на месте с маскойв руках. Его глаза сказали мне, что он сделает так, как велю я. Я старалсядумать как можно быстрее, а это нелегко, особенно, когда голова гудит. Масканадевалась по традиции, а не по закону. Собственно, служила она для того, чтобыпощадить свидетелей. И вдруг я решил, что щадить их не стоит, этих свидетелей.В конце концов, Джон не совершил ничего такого в своей жизни, чтобы заслужитьсмерть под маской. Они этого не знали, но знали мы, и я решил, что долженвыполнить его последнюю просьбу. Что касается Марджори Деттерик, она, пожалуй,еще и пришлет мне благодарственное письмо.

– Хорошо, Джон, – пробормотал я.

Брут повесил маску обратно. За нашими спинами Хомер Крибусвозмущенно воскликнул своим глубоким низким голосом:

– Эй, парень! Надень на него эту маску! Ты думаешь мы хотимвидеть, как вылезут его глаза?

– Спокойно, сэр, – сказал я не поворачиваясь. – Это казнь, ираспоряжаетесь здесь не вы.

– И не вы его поймали, мешок с кишками, – прошептал Харри.Харри умер в 1982-м, ему было около восьмидесяти. Пожилой человек. Но, конечно,не из моей лиги, таких мало. У него был рак кишечника.

Брут наклонился и достал кружок губки из ведра. Он нажал нанее пальцем и лизнул кончик, хотя это не обязательно, я видел, что с коричневойгубки капает. Он вложил ее в шлем, потом надел шлем Джону на голову. Впервые яувидел, как Брут побледнел, стал белым как мел и находился на грани обморока. Явспомнил, как он сказал мне, что впервые в жизни так близко ощущает опасностьада, из-за того, что мы собирались убить Дар Божий. Я почувствовал резкийприступ тошноты. С большим усилием мне удалось его подавить. По лицу Джонастекли капли с губки.

Дин Стэнтон протянул ремень – на максимальную длину –поперек груди Джона и передал мне. Мы столько усилий приложили, чтобы уберечьДина в ночь нашего похода ради его детей, не зная, что жить ему осталось меньшечетырех месяцев! После Джона Коффи он попросил и получил перевод от Олд Спаркив блок "В", и там заключенный ударил его в горло напильником. ЖизньДина закончилась на грязном дощатом полу. Я так и не узнал, в чем было дело.Да, наверное, и никто не знал. Сейчас, когда я оглядываюсь на те дни, ОлдСпарки кажется такой порочной вещью, таким безумием. Мы ведь и так хрупкие, какдутое стекло, даже при самых лучших обстоятельствах. Убивать друг друга газом иэлектричеством, находясь в здравом рассудке? Безумие. Ужас.

Брут проверил ремень, потом отошел на шаг. Я ждал, когда онскажет нужную фразу, но он молчал. Скрестив руки за спиной, он стоял, как напараде, и я понял, что он ничего и не скажет. Наверняка не сможет. Я тоже небыл уверен, что в силах сделать это, но, посмотрев в испуганные, плачущие глазаДжона, я понял, что должен. Даже если получу вечное проклятие, должен.

– Включай на вторую, – вымолвил я тусклым, срывающимсяголосом, совсем не похожим на свой собственный.

Шлем загудел. Десять крупных пальцев поднялись над широкимидубовыми подлокотниками и напряженно растопырились в десять сторон, их кончикидергались. Огромные колени совершили несколько ударов, но застежки выдержали.Над головой лопнули три лампы: Пух! Пух! Пух! Марджори Деттерик вскрикнула иупала без чувств в объятия мужа. Она умерла в Мемфисе через восемнадцать лет.Харри прислал мне некролог. Марджори погибла в катастрофе троллейбусов.

Джон рванулся вперед, натянув ремень. На секунду нашивзгляды встретились. Он находился в сознании, я был последним, кого он видел,когда мы столкнули его с края этого света. Потом он откинулся на спинку, шлемсполз слегка набок, из-под него, словно обуглившийся туман, струился дымок. Нов целом все прошло быстро. Не думаю, что безболезненно, как всегда заявляютсторонники казни на электрическом стуле (хотя ни один из них, даже самыйрьяный, не хотел проверить это лично), но быстро. Руки Джона опять обмякли,беловато-голубоватые полумесяцы у основания ногтей теперь сталитемно-фиолетовыми, и колечки дыма все еще поднимались со щек, еще влажных откапель с губки... и слез.

Последних слез Джона Коффи.

Все шло нормально, пока я не добрался домой. Уже наступилоутро, и пели птицы. Я припарковал свой драндулет, вышел, подошел к заднемукрыльцу, и тогда второй за всю мою жизнь сильнейший приступ горя охватил меня.Я вспомнил, как Джон боялся темноты. Я вспомнил, как в первую нашу встречу онспросил, оставляем ли мы свет на ночь, и тут мои ноги подкосились. Я сел наступеньки, положил голову на колени и заплакал. Я плакал не только о Джоне, яплакал обо всех нас.

Из дома вышла Дженис и села рядом со мной. Она обняла меняза плечи.

– Ты же не сделал ему еще больнее?

Я покачал головой – нет.

– А он хотел уйти.

Я кивнул.

– Пойдем в дом, – сказала она, помогая мне встать. Явспомнил, как Джон помог мне подняться после того, как мы помолились вместе. –Пойдем, я приготовлю тебе кофе.

И я пошел. Прошло первое утро, потом первый день, потомпервая смена снова на работе. Время все лечит, хотите вы этого или нет. Времявсе лечит, все забирает, оставляя в конце лишь темноту. Иногда в этой темнотемы встречаем других, а иногда теряем их там опять. Вот и все, что я знаю, крометого, что это произошло в 1932 году, когда тюрьма штата находилась еще вХолодной Горе.

И электрический стул был там же.

Примерно в четверть третьего дня мой друг Элен Коннеллипришла ко мне в солярий, где я сидел над последними страницами своего рассказа.Лицо ее было очень бледным, а под глазами что-то блестело. Наверное, онаплакала.

А я, я просто смотрел. Сидел и смотрел через окно на горы навостоке, и моя правая рука ныла и пульсировала в запястье. Но пульсировалакак-то спокойно. В душе я ощущал пустоту. И это чувство было одновременно ужасными удивительным.

Мне трудно было поднять на Элен взгляд: я боялся встретитьненависть и презрение, но она смотрела нормально. Правда, печально и синтересом. Без ненависти, презрения и недоверия.

– Ты хочешь знать конец истории? – спросил я. Я собралтоненькую стопочку рукописи ноющей рукой. – Он здесь, но я пойму, если ты не...

– Нет вопроса, хочу я или нет, – сказала она. – Мне нужнознать, как это кончилось, хотя, несомненно, вы его казнили. А вмешательство вжизнь обычных людей Провидения с большой буквы, по-моему, сильно преуве-личено.Но прежде, чем я возьму эти листки... Пол...