Я поднялся на ноги, уже не чувствуя боли в суставах имышцах, и рванулся к Долану.

– Оставь его! – крикнул я. – Оставь его в покое, Перси, или,клянусь Богом, я...

– Кого это ты называешь Перси? – Он оттолкнул меня таксильно, что я чуть не упал. Элен подхватила меня, хотя ей, наверное, тоже былобольно, и поддержала. – И уже не первый раз. Хватит писать в штаны. Я его нетрону. Уже не нужно. Этот грызун и так сдох.

Я обернулся, думая, что Мистер Джинглз просто отдыхает, лежана боку, как обычно. Да, он лежал на боку, но волнообразное движение егошерстки прекра-тилось. Я попытался убедить себя, что все еще вижу, как ондышит, но тут Элен разрыдалась. Она с трудом наклонилась и подняла мышь,которую я впервые увидел на Зеленой Миле, когда та подошла к столу дежурныхбесстрашно, как человек, идущий на суд присяжных... или к друзьям. Она комочкомлежала на ладони. Глаза были неподвижные и тусклые. Мистер Джинглз был мертв.

Долан неприятно улыбнулся, показав зубы, почти не знавшиедантиста.

– Ах ты, Боже мой! – сказал он. – Неужели мы потерялилюбимца семьи? Устроим похороны с бумаж-ными цветами и...

– ЗАТКНИСЬ! – выкрикнула Элен так громко и звучно, что онотступил на шаг, и улыбка сползла с его лица. – Убирайся вон! Убирайся или ты идня здесь не останешься! Ни единого часа! Клянусь!

– Ты даже куска хлеба не получишь в очереди, – добавил я, нотак тихо, что никто из них не услышал. Я не мог отвести глаз от МистераДжинглза, лежащего на ладони Элен, как самый крошечный в мире коврик из медвежьейшкуры.

Брэд подумал было опять повысить голос на нее, называяпо-всякому – он был прав, сарай находился уже за территорией Джорджии Пайнз,даже я это знал, – но потом не стал. В душе он, как и Перси, был трус. И еще оннаверняка проверил ее заявление насчет внука, что тот – Некто Важный, иубедился, что это правда. А скорее всего, просто он удовлетворил своелюбопытство, и его жажда к познанию иссякла. В конце концов, тайна оказалась нетакой уж важной. По-видимому, в сарае жил мышонок старика. Теперь он сдох,наверное, от сердечного приступа, когда катил разноцветную катушку.

– Не знаю, чего вы так раскипятились, – сказал он. – Вы оба.Словно это собака или что.

– Пошел вон, – процедила она. – Вон отсюда, невежда. Твоикуриные мозги мерзкие и неправильно сориентированы.

Он вспыхнул так, что проступили темно-красные пятна там, гдеу него были подростковые прыщи. Их было очень много.

– Я уйду, – проговорил он, – но когда ты придешь сюдазавтра... Поли... то обнаружишь замок на двери. Сюда нельзя ходить обитателям,независимо от того, что там миссис Дерьмо Не Пахнет наговорит про меня.Посмотрите на пол! Доски прогнили и растрескались! Если вы провалитесь, вашихрупкие старые кости переломятся, как ветки. Так что забирайте, если хотите,свою дохлую мышь и уходите. Все, Притон Любви на этом закрыт.

Он повернулся и ушел с видом человека, сыгравшего по меньшеймере вничью. Я подождал, пока он уберется, а потом осторожно взял МистераДжинглза у Элен. Мой взгляд упал на пакет с мятными леденцами, и тут я невыдержал: слезы потекли из глаз. Не знаю, но почему-то я стал легче плакать вэти дни,

– Ты поможешь мне похоронить старого друга? – спросил яЭлен, когда затихли шаги Брэда Долана.

– Да, Пол. – Она обняла меня за талию и положила голову наплечо. Одним сморщенным и скрюченным пальцем она погладила неподвижный бокМистера Джинглза. – Я буду счастлива тебе помочь.

И тогда мы позаимствовали совок из сарая садовника ипохоронили мышонка Дэла, пока вечерние тени не сделались длинными, а потомпобрели ужинать и собирать вместе остатки своих жизней. Я долго думал о Дэле, отом, как он стоял на коленях в моем кабинете и его лысина блестела в светелампы, о Дэле, который просил нас позаботиться о Мистере Джинглзе, чтобы «этотнегодяй» больше не трогал его. Но этот негодяй все-таки достал его в концеконцов и сделал больно нам всем, разве не так?

– Пол? – позвала Элен. Ее голос был ласковым и усталым. Дажерытье могилы совком и укладывание в нее мыши на покой может, по-моему, статьволнующим для таких пожилых влюбленных, как мы. – С тобой все в порядке?

Моя рука лежала у нее на талии. Я слегка ее сжал.

– Мне хорошо.

– Смотри, – сказала она. – Похоже, будет прекрас-ный закат.Может, останемся и посмотрим?

– Хорошо, – ответил я, и мы стояли какое-то время налужайке, обняв друг друга за талию, и смотрели, как краски сначала разгоралисьна небе, а потом тускнели и стали пепельно-серыми.

"Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, бедныхгрешников, в час нашей смерти.

Аминь."

1956 год.

В Алабаме дождь.

Наша третья внучка, прелестная девушка по имени Тесса,заканчивала университет во Флориде. Мы отправились в Грейхаунд. Мне было тогдашестьдесят четыре – совсем подросток, а Джен – пятьдесят девять, и она былапрекрасна, как раньше. Во всяком случае

для меня. Мы сидели на местах в конце салона, и она ворчалана меня за то, что я не купил ей новую камеру, чтобы запечатлеть торжество. Яоткрыл рот, чтобы сказать, что у нас впереди целый день, мы походим помагазинам, и она сможет купить новую камеру, если хочет, это никак не отразитсяна нашем бюджете, и, более того, я думаю, что она просто ворчим потому что ейскучно, и не нравится книга, которую она взяла с собой. Про Перри Мейсона. Ивот тут в моей памяти возникает белое пятно, как на засвеченной пленке.

Вы помните ту катастрофу? Думаю, кое-кто из вас о ней читал,но большинство не помнит. Хотя, когда она произошла, это было на первыхстраницах всех газет от побережья до побережья. Мы уже выезжали из Бирмингемапод проливным дождем, Дженис все жаловалась на свой старый аппарат, когдалопнула камера. Автобус занесло и закрутило на мокром бетоне, и ему в бокударился грузовик с удобрения-ми. Грузовик толкнул автобус на опору моста наскорости более ста километров в час, автобус ударил-ся о бетон, и его разорвалопополам. Два сверкаю-щих, мокрых от дождя куска полетели в противопо-ложныхнаправлениях, тот, где находился бак с топливом, взорвался, как красно-чернаякомета в се-ро-дождливом небе. Вот только что Джен жаловалась на свой старый«кодак», а в следующий момент я уже лежал в дальней стороне подземногоперехода, под дождем, глядя на пару голубых нейлоновых трусиков, выброшенных изчьего-то чемодана. «Среда» – было вышито на них черными нитками. Повсюдувалялись чьи-то раскрытые чемоданы. И тела. А еще части тел. В автобусенаходились семьдесят три пассажира, и лишь четверо уцелели. Я был один из них,единственный, кто серьезно не пострадал.