Предоставив будущему самому позаботиться о себе, Фриц сосредоточился на собственном выздоровлении. Доктора назначили ему особое питание: печенье, молочный пудинг и общеукрепляющее средство, ингредиентов которого он не знал. За две недели Фриц набрал десять кило. Он все еще весил ужасно мало, но достаточно окреп, чтобы передвигаться самостоятельно, и мечтал скорее вернуться домой. Госпиталь переезжал на новое место, поэтому его просьбу о выписке удовлетворили. Он обратился в городской совет Регенсбурга, где получил гражданскую одежду и записался на транспорт в Австрию.

В конце мая Фриц миновал Линц и прибыл к демаркационной линии между американской и советской зонами на южном берегу Дуная, на противоположной стороне от Гузена и Маутхаузена. В Санкт-Фалентине он сел на поезд. И снова тот же самый маршрут: через Амштеттен, Блинденмаркт и Санкт-Пёльтен. Но на этот раз без всяких преследований.

Наконец, в понедельник, 28 мая 1945 года, Фриц вышел из вагона в Вене; прошло ровно пять лет, семь месяцев и двадцать восемь дней с момента, когда Кляйнман покинул родной город на поезде, направлявшемся в Бухенвальд. Он прибыл на Вестбанхоф, тот самый вокзал, с которого уезжал. Позднее Фриц узнал, что из 1035 еврейских мужчин, ехавших с тем составом, в живых осталось лишь двадцать шесть.

Вена не так пострадала в ходе боев, как Берлин. Осада была короткой, и город не разрушили. Некоторые кварталы вообще остались нетронутыми. Однако Фриц шел по наиболее пострадавшим районам, и ему казалось, что Вену чуть ли не сровняли с землей.

Вечером, когда на улицы уже ложились теплые летние сумерки, он добрался до Дунайского канала. Здания на стороне Леопольдштадта сильно пострадали от бомбежек, а от некогда красивейшего моста Зальцтор остался только обрубок, торчащий из берега. Фриц перешел реку в другом месте и, наконец, очутился на Кармелитермаркт.

Прилавки уже убрали, мостовая стояла пустой, и все выглядело так, как в те давние вечера, когда они с друзьями играли здесь, гоняя мячик из тряпок, спасаясь от полицейских и хихикая над фонарщиками, запрещавшими им взбираться на столбы. Ему вспомнились кремовые пирожные, розовые вафли Mannerschnitte, горбушки хлеба и обрезки колбасы, владельцы лавочек и магазинов, евреи и неевреи, торговавшие бок о бок и процветавшие, не зная злобы и вражды, пока их дети играли вместе. Теперь половина обитателей этого рынка исчезла: превратилась в пепел в печах Освенцима, сброшенный в воды Вистулы, в кости под землей, устеленной сосновыми иглами в Малом Тростенце, или рассыпалась по миру – Палестине, Англии, Америке, Ближнему Востоку. Кроме горстки таких, как Фриц, никто из них не вернется на Кармелитермаркт[517].

Фриц дошел до старого многоквартирного дома на Им Верд и с удивлением обнаружил, что дверь в подъезд заперта. Советские власти учредили комендантский час, начинавшийся с восьми вечера. Кулаком он заколотил в дверь и, когда она открылась, увидел в проеме знакомую фигуру фрау Циглер, консьержки. Она изумленно приветствовала Фрица. Все были уверены, что они с отцом давно мертвы.

Она впустила его внутрь, но не в их квартиру: там теперь жили другие люди, чей дом разбомбили. Кляйнманы среди жильцов больше не числились.

В свою первую ночь в Вене Фриц спал в квартирке у фрау Циглер. Проснувшись утром и выйдя на улицу, он обнаружил, что новости о его возвращении разнеслись по всему кварталу. «Сын Кляйнманов вернулся», – пораженные, говорили люди друг другу.

В то утро повидаться с Ольгой Стейскал и другими отцовскими друзьями ему не удалось, зато он столкнулся с Йозефой Хиршлер, старшей по дому, где жила Олли. Она тепло приветствовала Фрица и пригласила на его первый венский завтрак с ней и с ее детьми, с которыми они когда-то дружили. После поездки через всю Австрию он был совсем грязный, так что Йозефа отправила его на задний двор привести себя в порядок. Там Фрица уже дожидался таз с горячей водой.

Отмывая лицо и оттирая шею, он чувствовал, что начинается его новая жизнь. Но в этой жизни он был совсем один, без семьи. Младший брат – в Америке, сестра – в Англии, мать и Герта пропали, скорее всего, погибли на востоке… Да и насчет отца он не питал больших надежд – тот уже стоял на пороге смерти, когда они расстались. Тебе придется забыть отца… Неужели слова Роберта Сиверта все-таки сбудутся – теперь, в самом конце пути? А если каким-то чудом отцу удалось выжить, то где он сейчас?

* * *

Густав неплохо устроился в Бад-Фаллингбостеле; у него была работа, и он хорошо питался. Он свел знакомство с немкой из Аахена, которая его подкармливала. Густав шил рюкзаки для офицеров сербской армии, побывавших в плену; их хорошо снабжали, и сербы охотно делились с ним сигаретами[518].

«Я чувствую себя заметно крепче, – писал он, – но, Господь Всемогущий, как бы мне хотелось оказаться в Вене, рядом с сыном». Он ни секунды не сомневался, что Фриц, выпрыгнув из поезда, сумел добраться домой.

В Фаллингбостеле осело немало венцев, которые постепенно сплотились в общину. И только когда война официально закончилась, Густав со своими новыми друзьями собрался в дальнюю дорогу обратно.

Они шли медленно, кормясь и ночуя где придется, через лесистые горные склоны к югу от Хильдесхайма. Густаву нравилось двигаться не торопясь, наслаждаясь свободой и красотой пейзажей. В городке Альфельде он наткнулся на старого знакомого, который был узником в Бухенвальде, а теперь стал, ни больше ни меньше, главой местной полиции. Услыхав, какой путь предстоит Густаву проделать, тот дал ему велосипед.

Темп их экспедиции немного вырос, и 20 марта странствующая группа добралась до города Галле в Саксонии, где Густав встретился со многими добрыми друзьями из Моновица и Бухенвальда. В числе последних был его верный товарищ и наставник Фрица Роберт Сиверт, он выжил в лагерях и вернулся в родной город, чтобы возродить в нем коммунистическую партию.

Галле превратился в своеобразное место встречи для бывших заключенных концлагерей, и Густав решил на некоторое время там задержаться. Им обеспечивали достойные условия жизни и хорошее питание; кроме того, в городе имелся Австрийский комитет. Роберт Сиверт выступил с публичной речью об условиях жизни в Бухенвальде, положив тем самым начало своей пожизненной миссии – хранить память о лагерях.

Проведя в Галле месяц, Густав снова пустился в путь. Катя на велосипеде по Баварии, он восхищался красотами природы. «Это потрясающий край, – писал он во время одной из своих частых остановок. – Вокруг ничего, кроме гор. Я чувствую себя так, словно заново родился».