лучи заливают его, и он как бы горит, пылает, а затем, медленно остывая, обволакивается грустной дымкой. Если смотришь на него в этот час, сладкая печаль вдруг охватит тебя, и остров поманит к себе, и не одного, а с той, по которой страдаешь… Любишь…

— Здравствуйте, Людмила Викторовна!

Это он нарочно зашел в ее отдел, будто кого-то ищет, и поздоровался, чтобы услышать ее голос, и почувствовал, как озноб мелкой дрожью прошел по всему телу.

А она? Она прекрасно видела, что мальчишка влюблен в нее. И ей это нравилось. И она играла с ним, как кошка с воробьем. То строго взглянет и что-то неприветливо буркнет, и Алеша потеряется, погибнет на ее глазах, то вдруг улыбнется и, светло взглянув своими большими черными глазами, скажет так мягко: «Здравствуй!», что Алеша тут же вспыхнет, как тот остров, и до того смутится, что даже на глазах выступят слезы.

— Ты кого-то ищешь? — спросит так участливо, будто готова сама идти искать. Хотя отлично знает, что Алеша никого не ищет. Ему бы сейчас надо сидеть в райкоме комсомола, инструктировать кого нужно, а не бегать по отделам исполкома.

— Да…

— Кого же, если не секрет?

Сказать бы: «Вас!» Вот сказать бы, и все… А потом уж можно бы и объяснить, почему ее, только ее, и никого другого. Но не сказать…

— …Николаева, — с трудом отвечает Алеша.

— А разве он должен быть здесь?

Николаев — первый секретарь райкома комсомола, и ему совсем незачем заходить в райжилотдел, тем более, что Людмила Викторовна уже не комсомолка.

— Извините, я думал, он здесь…

И, совершенно потерянный, Алеша пятится из комнаты.

С Людмилой Викторовной — она старше Алеши на пять лет — в комнате сидит еще бухгалтерша Надежда Дмитриевна, старая, уже запенсионного возраста. Когда-то у нее тоже была молодость, но так давно, что она начисто ее забыла, иначе, может, и не стала бы подсмеиваться над бедным Алешей.

— Скажите, пожалуйста, какой нашелся ухажер, — говорит она, пришепетывая, — да я бы на твоем месте, Милочка, так отчехвостила его, чтобы не лез к замужней женщине.

— Ну почему вы так? Вы видите, как он смущается. А нравиться не запретишь.

— Ну-ну, смотри… Только на твоем месте я бы все же отчехвостила его, чтоб забыл, как и дверь к нам открывается!

«Ну, это уж глупости, — думает Людмила Викторовна, — зачем же я стану его отваживать? Пусть. Даже интересно. Тем более, что муж уже немножечко остыл… А может, я немножечко остыла к нему?»

— Ох и лукавая ты, как я погляжу, — укоризненно говорит Надежда Дмитриевна.

— С чего это вы взяли? — смеется Людмила Викторовна.

— А тут и брать нечего, все на твоей лупетке написано. И то сказать, у мальчишки есть вкус. Одни глазища чего стоят. Вот уж мне не дал бог, так де дал — гляделочки. А у тебя — омуты, в них и потонуть можно. Как не влюбиться. Да и остальное все — как надо. Правда, росточку маловато. Повыше бы…

— А это смотря на чей вкус. Одни любят высоких, для других — вот такие, как я, аккуратненькие.

Так они говорили, посмеиваясь, а Алеша, ругая себя за робость, ходил мрачный, и не где-нибудь, а по берегу озера, и то глядел, то не глядел на остров, может, потому, что днем ничем примечательным он не отличался. И в голове у него не было, чтобы пригласить туда Людмилу Викторовну.

А между тем время делало свое дело. Алеша все больше влюблялся в нее, а она, раз от разу встречая Алешу, все больше входила в свою игру.

— Что это вы, Алеша, такой молчаливый? Со всеми такой или только со мной?

— Почему молчаливый? — упавшим голосом говорил Алеша.

— Значит, только со мной?

Он с трудом поднимал на нее глаза. А в них была такая мука. И любовь. И сказать бы ему: «Я люблю вас», — но язык не поворачивался. А она все это видела и продолжала играть.

— Значит, только со мной? Это чем же я вас так обидела, что вы со мной не хотите разговаривать?

— Хочу…

Такими разговорами Людмила Викторовна как бы снимала с него робость. И незаметно вышло так, что они начали встречаться почти каждый день. Нет, конечно, о любви она и не думала. Какая любовь, если есть муж. Правда, он старше ее на восемь лет, несколько суховат, может потому, что директор школы. Ну, к тому же есть маленькая Ниночка… Так что о каком-то там серьезном чувстве и думать нечего. Но почему бы не поплавать в волнах обожания и не подышать воздухом любви? Такое не так-то уж часто случается в наше время. Да и годы бегут. Давно ли ей было, как Алеше, двадцать? Того и гляди, станешь сморчком, вроде старой бухгалтерши. Так что не надо «чехвостить» бедного Алешу. Напротив, нужно всячески поощрять его пыл.

И Людмила Викторовна поощряла, и до того дошло, что однажды Алеша, уже не так сгорая от смущения, как это бывало раньше, предложил ей поехать на остров. И хотя она сразу поняла, зачем он приглашает — там уединенно, там никто им не помешает, — все же на всякий случай — игра еще продолжалась — сделала удивленное выражение лица.

— А зачем мы туда поедем?

— Там очень красиво. Птицы, деревья…

— Здесь тоже птицы и деревья, — сказала Людмила Викторовна, показывая на высокий тополь и стайку воробьев, копошившихся на дороге.

— Ну что вы, там совсем другое. Там очень красиво.

— Ой, что-то хитрите, молодой человек, — сказала Людмила Викторовна и погрозила пальцем, чем привела Алешу в некоторое смущение.

— Да нет, честное слово не хитрю, — сказал он и в знак доказательства приложил к груди руки. — Там даже есть ландыши.

— Но они же давно отцвели.

— Да, но я знаю место, где их много, и на будущий