Но что хотела госпожа Окорокова, услышать Захар Евграфович не успел. Ее пригласил на тур вальса лейтенант Коллис, и она упорхнула с ним столь стремительно, словно ее сдуло неведомым вихрем.

Закончился торжественный ужин глубоко за полночь. Ксения и Луиза, донельзя уставшие, не дождались его завершения и ушли спать, Захар Евграфович, как хозяин, оставался до самого конца и, выйдя во двор, самолично провожал гостей, обнимался с Коллисом и его спутниками, выслушивал благодарственные слова от захмелевшего Ильи Васильевича Буранова, подсаживал дам в коляски, целуя им ручки, и, наконец, всех проводив, облегченно вздохнул, чувствуя, что безмерно приморился. Присел прямо на ступеньку перед домом, перевел дух.

Ночь была теплая, тихая. И слышались в тишине ясно и громко долгие, глухие хрусты, будто коленкор рвали — это на Талой зашевелился лед.

Даже уходить не хотелось. Было лишь одно желание — сидеть под светящимся небом, слушать тревожный голос реки, задремывать, прикрыв глаза, и ни о чем не думать.

Но долго пребывать в такой благости ему не дозволили.

Прибежал запыхавшийся сторож, растерянно доложил:

— Там Дедюхин, капитан который, в ворота ломится. Слышать, говорит, ничего не желаю — веди к хозяину. А сам трезвый…

— Запусти, — приказал Захар Евграфович.

Через ограду Иван Степанович семенил, видно было при лунном свете, мелкой трусцой, и это было столь странно при его обычной степенности, что Захар Евграфович поднялся со ступеньки и пошел ему навстречу.

— Что случилось?

— Не знаю, с чего начать, Захар Евграфович. Нам бы пройти куда, чтобы не на улице… Разговор секретный…

— Пойдем.

Но только они поднялись на крыльцо, как их остановил теперь уже совсем растерянный и даже слегка осипший голос сторожа:

— Хозяин, прощенья просим, а тут еще…

— Черти ночью гостя посылают, — зарокотал знакомый голос исправника, который ни с каким иным спутать было невозможно, — покорнейше прошу прощенья за поздний визит. Разрешите на крыльцо взойти, Захар Евграфович?

— Поднимайтесь. Чем обязан?

— А это я вам обязательно доложу, если вы меня в кабинет пригласите и чаю предложите.

Дедюхин, чуть отступив в сторону, молчал, не вмешиваясь в их разговор, и только смущенно покашливал, словно у него першило в горле. Видно было, что смутило его появление исправника, и в данный момент он никак не мог решить, что ему делать: то ли уйти, то ли остаться и следовать за хозяином.

— Пойдем, пойдем с нами, голубчик, — радушно пригласил Окороков, — по всему видно, что без тебя наш разговор никак не обойдется.

Дедюхин взглянул на Захара Евграфовича, тот кивнул, и они втроем прошли в дом.

У дверей кабинета Окороков остановил Ивана Степановича и показал ему на кресло:

— Подожди здесь, мы тебя позовем.

Дедюхин снова посмотрел на хозяина, и тот снова кивнул, давая согласие, но в кабинете, куда они вошли вдвоем с Окороковым, не сдержался, выговорил:

— Вам не кажется, господин исправник, что вы ведете себя в моем доме не совсем прилично?

— Да какое там — кажется! По-хамски веду себя, Захар Евграфович. Самому до невозможности стыдно, а никуда не денешься — служба. Впрочем, к делу, Захар Евграфович, без предисловий и без церемоний. Вот, читайте.

Из кармана кителя он вытащил бумагу, расправил ее и осторожно положил на стол.

Бумага была под грифом губернского жандармского управления, и в ней просто, четко и ясно, без канцелярских витиеватостей говорилось о том, что купец первой гильдии Луканин Захар Евграфович обязан впредь выполнять все распоряжения белоярского исправника подполковника Окорокова и хранить тайну об этих распоряжениях, потому что расследуется дело особой государственной важности. В случае неисполнения грозили Захару Евграфовичу суровыми карами. Печать и подпись.

— Бумага сия, конечно, спорная, — пророкотал Окороков, — ее можно и в суде обжаловать, и газетным писакам обнародовать, да только я вам не советую. Во-первых, дело государственной важности, о котором написано, оно и в ваших интересах, касается Цезаря Белозерова. А во-вторых…

— Что во-вторых? — не сдержался Захар Евграфович.

— Да требуется от вас сущий пустячок, я его сначала тет-а-тет хотел с капитаном Дедюхиным решить, а не вышло, он к вам сразу побежал, да так прытко, что едва догнал. С завтрашнего дня четырех человек из команды «Основы» надо уволить, а на их место взять новых людей, которые придут наниматься. Вот и все. Да, забыл. Сам пароход и все грузы мои люди тихонько-незаметно должны будут осмотреть перед отплытием. И еще одна новость, правда, она уже частного порядка. Моя взбалмошная супруга отправляется вместе с экспедицией лейтенанта Коллиса, ну, тут вы сами виноваты. Не дали бы денег, не было бы общества и всех этих глупых капризов, с которыми, увы, я совладать не в силах — подкаблучник я, Захар Евграфович, несмотря на весь мой грозный вид.

Окороков беспомощно развел ручищами и виновато улыбнулся.

Свернув бумагу, Захар Евграфович протянул ее исправнику, но тот покачал головой:

— Себе оставьте. А у меня другие бумаги имеются.

— От Цезаря? — в лоб спросил Захар Евграфович. — Мне кажется, что вы давно с ним общий язык нашли. Может, и переписку ведете? А иначе как объяснить, что вы его живым выпустили, и откуда Цезарю стало известно про постоялый двор, для каких целей я его строил? Данила мне все рассказал.

— Он вернулся? — вскинулся Окороков.

— Вернулся. Много интересного поведал.

— И вы сделали вывод, что я в сговоре с Цезарем. Простите, Захар Евграфович, но в переднем углу я иконы у вас вижу, так вот в следующий раз, если что померещится, креститесь перед ними. Говорят, помогает, и видения болезненные исчезают. А что касаемо моей просьбы — выполнить неукоснительно.

Окороков резко поднялся и вышел, оставив за собой двери открытыми. Слышно было, как он сказал Дедюхину:

— Ступай, хозяин тебя зовет.

«Чего-то я, похоже, не понимаю, — успел подумать Захар Евграфович, глядя в широкую спину исправника, — другой бы на его месте оправдываться стал… Чего же я не понимаю?» Спросил сам себя и не нашел ответа. Но Дедюхину, который вошел в кабинет и почтительно встал у порога, велел выполнять все указания исправника. Четырех человек из команды «Основы» уволить и направить на работу в док — такое, мол, хозяйское решение. А новых людей принять. Дедюхин молча выслушал, кивнул, давая понять, что хозяйский приказ ему полностью ясен и потому переспрашивать и вопросы задавать — дело совершенно лишнее. Умница он все-таки был, капитан «Основы», за что и любил его Захар Евграфович, как родного.

На следующий день, после обеда, на Талой взломало лед и глухо шумящая густая мешанина ринулась вниз по течению; скребла берега, отламывая огромные пласты земли и роняя деревья. Иная льдина вдруг вздыбливалась, взблескивала на солнце неровным изломом — будто невиданная рыба, вынырнувшая из самой глубины; проплывала недальнее расстояние, растрачивала свою крепость и рушилась, рассыпаясь на мелкие куски.