Придя домой с Максом, я с удивлением обнаружила в своей гостиной Марселя Дюшана и Лоуренса Вэйла за партией в шахматы. Я не ожидала их тут увидеть, поэтому расхохоталась сразу по нескольким причинам. Марсель, как обычно, изображал отстраненного зрителя на этой встрече моего прошлого, настоящего и будущего. Я пригласила вниз Кеннета, довольно скованного в роли правящего принца; он принялся извиняться за свой домашний наряд. Макс никогда не понимал, что связывает меня и Кеннета, как, должно быть, и многие другие — мои друзья уж точно не раз задавали мне бестактные вопросы.

Чего Кеннет хотел от меня и что сделало бы нашу совместную жизнь комфортной для него, так это одностороннее устройство наших отношений. Он определенно предпочел бы, чтоб я жила в своей квартире, была в его распоряжении всякий раз, когда ему того хотелось, и не мешалась в остальных случаях. Прежде чем я успела прийти к такому устройству, все было кончено. Я уже решила, что у нас наконец все наладилось, когда Джин однажды уехала на выходные, а мне уже давно следовало попросить ее уехать, но вдруг из Мексики вернулась Пегин, и наша жизнь стала еще сложнее.

Те выходные, что мы провели вдвоем, были очень счастливыми. Они начались, когда Кеннет пришел за мной в обед в галерею и оставил запись в гостевой книге, окрестив меня чудесным новым именем. Он объединил свою фамилию и фамилию Макса, изменив в них только одну букву. После обеда мы пошли выбирать ковер для холла в нашем доме. Затем Кеннет отправился ждать меня в бар, а я пошла на скучное, но обязательное для посещения открытие выставки моего друга и купила там маленькую скульптуру, которую позже подарила Кеннету. Потом мы пошли домой. Ему нужно было закончить квартальный обзор для художественной газеты. Мы вместе поужинали, а после пошли на фильм «По ком звонит колокол». Вернувшись домой, мы стали читать стихи, а после я попросила его провести со мной ночь, на что он, к моему удивлению, согласился. На следующий день мы вместе пообедали, и ночью я спала с ним наверху. А потом приехала Джин, и все стало по-другому.

Однажды ночью в полночь, когда я уже лежала в кровати (давая отдохнуть своей больной лодыжке) и Кеннет спустился поговорить со мной, раздался звонок в дверь. Кеннет не собирался никого пускать, но в конце концов высунулся в окно, чтобы посмотреть, кто к нам так упорно ломится. Оказалось, что это Пегин наконец вернулась из Мексики. Он была в плаще и с маленькой сумкой; все остальное у нее отобрали на границе. Она выглядела совершенно беспомощной, как сущий ребенок. Мы показали ей квартиру, которую она так уговаривала нас арендовать весной, и комнату, которую я отделала для нее. Она была рада вернуться домой, но чувствовала себя потерянной в новой обстановке. Сразу же возникли сложности. Она стала ревновать к Кеннету, а Кеннет — к ней. В ту ночь я пошла спать наверх к Кеннету, но он отправил меня обратно со словами: «Ты не можешь поступать так с Пегин в первую же ночь после ее возвращения», а когда я спустилась, Пегин мне сказала: «Ты все это время спала с Кеннетом». Я оказалась между двух огней. Когда я ходила наверх к Кеннету, Пегин следовала за мной, что было вполне естественно: она не чувствовала себя дома, если я все время пропадала наверху с Кеннетом. Когда она поднималась со мной по лестнице, я приглашала ее в квартиру Кеннета, и Кеннета злило, что я позволяю себе такие вольности. Бедная Пегин относилась к Кеннету как к отчиму и в шутку называла его «папа», хотя ему это нравилось. Пегин носила высокие каблуки. Они с беспощадной громкостью стучали о мои голые полы, и еще она очень громко говорила, так что ее было слышно по всему дуплексу. Вкупе с присутствием Джин Кеннет едва мог все это вынести.

В дополнение к атмосфере царства женщин, которую мы создавали втроем, наша служанка упорно сушила белье на кухне. Надо признать, развешанные над головой бюстгальтеры, трусики и блузки представляли собой малоприятное зрелище. Я понимала, что для Кеннета жить в окружении трех женщин сразу — это слишком, и заставила переместить белье в одну из моих ванных комнат.

Мы с Джин пытались как-то развлекать Пегин дома. Она была несчастна в Нью-Йорке и хотела вернуться в мексиканскую семью, в которой она жила, и выйти замуж за их сына. Мы с Лоуренсом противились этому по многим причинам и решили, что, если ей станет веселее в Нью-Йорке, она передумает сама.

Джин часто готовила для нас. Она трогательно заботилась обо мне, когда я сломала лодыжку; по ее поведению можно было подумать, что она моя жена. Готовка давалась ей очень хорошо. И Пегин, и Кеннет любили есть дома.

Вскоре после этого Дэвид Ларкинс, которого Кеннет ждал уже несколько недель, неожиданно сообщил о своем приезде. Накануне его прибытия я поднялась в квартиру Кеннета и попыталась остаться на ночь. У него случилась настоящая истерика, и он выдворил меня со словами: «Как ты можешь о таком думать, когда завтра приезжает Дэвид?» Я не увидела между этими двумя вещами никакой связи. Однако это явно было дурное предзнаменование. На следующее утро, когда я собиралась в галерею, Кеннет позвал меня наверх и сказал: «Дэвид приехал. Зайди поздороваться с ним». Мы все были рады видеть друг друга, или по крайней мере делали вид, что это так. Мы обсудили все наши переломанные кости, выпили, и я отправилась в галерею.

У Дэвида на фоне утомления от дороги случился некий рецидив, и он несколько дней провел в постели. После этого мы стали много времени проводить все вместе. Кеннет сводил нас в оперу, и мы, как всегда, весь вечер держались за руки. Я плохо ходила из-за скобы, которую я все еще не могла снять, и Кеннет с большой заботой помогал мне спускаться и подниматься по лестнице Метрополитен-оперы. Через несколько дней Кеннет устроил вечеринку в честь Дэвида.

Я купила несколько ярдов розовой тафты, чтобы обить ею кресло, но потом решила сделать из нее платье. Кеннет нарезал ткань, а пошивом занялся портной. Я смотрелась как персонаж из оперы Моцарта. Вечеринка прошла не слишком удачно. Кеннет не умел правильно выбирать гостей, и в итоге атмосфера в квартире царила слишком формальная. Я пригласила Джипси Розу Ли и большую часть вечера разговаривала с ней. Она выглядела крайне эффектно в восхитительном костюме от Джона Фредрикса, и все женщины ей завидовали и язвили в ее адрес. Кеннет, судя по всему, рассчитывал, что я буду играть роль хозяйки; он относился ко мне очень ревностно и нежно поглаживал костюм, который для меня придумал.

Через несколько дней мы впервые поссорились. Кеннет ушел ужинать, а ко мне спустился Дэвид и сказал, чтобы я попросила управляющего домом выгулять Императора. Вернувшись, Кеннет пришел в мою комнату, где я лежала, давая отдохнуть лодыжке, в окружении нескольких его друзей. Я спросила, с чего вдруг он передал мне такое странное послание про управляющего и Императора. Управляющий никогда в жизни не гулял с нашим псом. Кеннет разозлился и сказал, что не передавал ничего подобного. Тогда я стала занудствовать про домашние дела и ворчать по поводу перегоревших предохранителей и прочих глупостей. Внезапно он набросился на меня прямо при своих друзьях и стал кричать, что я заставила его подписать договор аренды, чтобы снять с себя всю ответственность, что он с самого начала не хотел эту квартиру и что ему ужасно в ней живется. Когда он ушел наверх, его друг Паоло извинился за него и списал все на его нетрезвое состояние. Для меня это было слишком. Я сказала Паоло, что он не должен извиняться за Кеннета, что это мое дело и я бы не оказалась в такой ситуации, если бы степень моей близости с Кеннетом и наши отношения не делали ее возможной.