Но в то же самое время не следует попасть в ловушку и взвалить всю вину за недостатки людей на инквизицию, делая из нее козла отпущения. Требование проявлять любопытство было тем, чему многие люди могли только радоваться. Большинство из нас, честно сказать, с удовольствием обсуждают общих знакомых. Сплетни существуют повсюду, это забава. Но главное в том, что они позволяют говорить о недостатках других, не задумываясь о своих собственных.

Обеспечивая моральную легитимность такого поведения, инквизиция сделала великолепный шаг, чтобы создать собственную популярность, позволив замаскировать желание посплетничать под видом «доброго дела».

Легитимность сплетен, как мы видели, обеспечила инквизиции возможность проникновения во все сферы общественной жизни. В Португалии до выдачи лицензии учителям и акушеркам обязательно проводили тщательное исследование всей их жизни[1008]. На Сицилии ни один иностранный школьный учитель не мог получить работу без разрешения инквизиции. Аутодафе распространились от столицы, Палермо, до городов Катания и Мессина на восточном побережье[1009].

Но постоянное насаждение подобного поведения в соответствии с установлениями оказало на человеческое общество такое же воздействие, как засуха на реку. Люди влачили жалкое существование. Из их жизни исключили инновации и творчество, заменив их непосредственным удовлетворением, полученным от сплетен и мщения.

Теперь мы, судя по всему, проникли в самое сердце «добрососедства». Мыслимые и немыслимые вопросы циркулировали по городам, их острота не убывала. Каким образом удалось инквизиции проникнуть в повседневную жизнь? Что заставило людей подчиниться этой организации и ее хрупкой воле? Мы видели, что официальное разрешение на шпионаж вселяло ощущение сопричастности, вызывало удовольствие. Но для пользования пассивностью людей нужно учреждение, готовое принять на себя командование.

Знакомая история, хотя она и известна издревле. Подробности процедур, как мы уже знаем, делает инквизицию современным учреждением по организации преследований — одним из первых в этом роде. Вместе с организацией гонений появилась возможность перехватить власть. А власть, в свою очередь, породила коррумпированность того, что должно было считаться эталоном чистоты. Инквизиция теоретически рассматривалась как божественный инструмент. Но она была человеческим инструментом.

Эта коррумпированность не вызывает удивления. По мере развития истории инквизицию пронизывала кровожадность, участились случаи сексуальных злоупотреблений инквизиторов.

Эти две характеристики действительно часто оказывались связанными между собой. Лусеро в Кордове, Маньоска в Лиме и Мексике, Салазар в Мурсии устраивали крупномасштабные сожжения даже в том случае, когда удовлетворяли свои низменные желания. Безусловно, они не являются исключительными примерами (см. введение, главы 3 и 5). Согласно общественному положению в то время, роль этих властных персон могла показаться в чем-то притягательной. У них имелась власть покарать или помиловать…

Как показывают эти примеры, коррупция была распространена повсеместно — в колониях, в Португалии, в Испании. Схожие случаи отмечались повсеместно. В Картахене, центре работорговли в Южной Америке, злоупотребления властью происходили ежедневно. Ведь огромные количества контрабандных африканских рабов прибывали в Америку в ужасающих условиях. Возможно, именно поэтому испанский поселенец Лоренцо Мартинес де Кастро не должен был удивляться тому, что в 1643 г. он оказался узником инквизиторской тюрьмы.

После прибытия Мартина Реала, представителя инквизиции от Супремы в Испании, Мартинес де Кастро написал ему жалобу, подробно изложив все, что сделал инквизитор Хуан Ортис с его женой, Руфиной де Рохас. Незадолго до того Ортис приступил к необычной практике: он начал исповедовать Руфину, притом исповеди продолжались всю ночь. Мартинес де Кастро сформулировал это риторически следующим образом: «Какое дело может быть настолько серьезным, чтобы замужняя женщина исповедовалась в течение всей ночи? И каким должен быть писец, чтобы записывать все ее слова? Какие божественные законы требуют, чтобы инквизитор совершал публичное прелюбодеяние?! Поэтому, если я убил бы свою жену, то в этом имелась бы только его вина»[1010].

Были основания предполагать, что возникнут негодование и скандал. Но в самой жалобе не имелось ничего, что свидетельствовало бы об удивлении. Скорее, человек просто надеялся, что к его обиде прислушаются. В течение следующих шести месяцев и даже позднее Реал изо всех сил старался узнать, что происходит с жалобой. Точнее, что с ней не происходит…

Руфине, жене Мартинеса де Кастро, в июне 1643 г., когда начались ее проблемы, исполнилось всего семнадцать лет. Можно легко понять, что она, недавно приехав из Севильи, все еще привыкала к жизни в Новом Свете… и к требованиям своего тела. Возможно, она находила, что ее пожилой муж скучен, деспотичен, или даже обладает двумя этими качествами. Это обстоятельство привело к тому, что в первой половине 1643 г. она стала давать ему «дикие баклажаны». От них, как сказала ей рабыня Томасса, муж будет засыпать. А она сможет выходить по ночам и поступать так, как ей заблагорассудится (а возможно, что еще важнее, поступать не так, как заблагорассудится ему)[1011].

Проблемы Руфины начались тогда, когда она сказала Томассе, чтобы та на исповеди не сообщала священнику о своем участии в подмешивании этого слабого снотворного в еду мужа Руфины. Женщина заявила служанке, что это не грех[1012].

Этот наказ Руфины подслушал плотник-мулат Педро Суарес. У него появился шанс развлечься: слуга решил донести на госпожу в инквизицию[1013].

Суарес не был слишком благочестивым человеком. Вероятнее всего, его мотивацией в этом случае предательства оказалось собственное подавленное желание обладать Руфиной.

В любом случае, в тот самый день, когда Суарес ходил доносить на нее, в дом Руфины прибыл посыльный инквизиции в Картахене. Он приказал всем рабыням явиться на допрос.

Руфину охватила паника. Она бросилась к священнику за советом. Тот велел ей немедленно отправиться в инквизицию и во всем покаяться.

Своеобразные ценности того далекого времени и места отражает то, что с точки зрения инквизиции грех молодой женщины заключался не в том, что она тайно давала мужу легкое снотворное. Грешнее оказалось то, что она посоветовала своей рабыне Томассе не исповедоваться в своем участии в этой истории.