и доверенное лицо монарха, человека, который мог повлиять на него и даже определить его позицию по административным и политическим вопросам. Конечно, то, что Альваро упорно разыгрывал из себя человека, абсолютно не заинтересованного в политике, продолжало формировать их суждение о нём. На самом деле, он всех водил за нос. Они считали его безразличным к их спорам и ссорам, а следовательно — нейтральным по отношению ко всем их партиям. Они, конечно, знали, что Альваро помог Мендосе получить королевское согласие на его предложения, но рассматривали эту помощь просто как услугу одного родственника другому. Только позже до них дошло, что хотя «выглядело, что все дела королевские велись Хуаном Уртадо, на деле они управлялись только волей Альваро де Луны»[632].

Разыгрывая нейтральность и политическое безразличие, Альваро без труда отклонял все адресованные ему обращения грандов, а также отказал Энрике в просьбе помочь ему в получении маркизата Вильена. Энрике тоже думал, что Альваро согласился помогать Хуану Уртадо де Мендосе только из-за их родства. Как мы увидим в дальнейшем, эта уверенность оказалась решающей для будущей деятельности Альваро. Чтобы разобраться в этом, мы должны отступить несколько шагов назад и посмотреть, что произошло в случае Энрике.

Мы уже отметили, что дон Гутьерре де Толедо, архидьякон Гвадалахары и ярый сторонник Энрике, был назначен для того, чтобы предлагать распределение королевских пожалований, и можно не сомневаться, что он не замедлил представить своё предложение, касающееся маркизата Вильены, комитету по пожалованьям, назначенному королевским советом. Шансы на положительное решение выглядели высокими, поскольку комитет состоял, после отставки Рохаса, только из четырёх членов, двое из которых были людьми Энрике. Но Мендосе, одному из двух оставшихся, удалось предотвратить решение большинства. Само собой разумеется, что он повлиял на адмирала, нейтрального члена комитета, убедив его воздержаться от голосования, прежде чем он услышит мнение ведущего эксперта по королевскому наследству, а именно верховного казначея (Contador Mayor). Так, мы полагаем, появился на сцене Алонсо де Роблес.

Возможно, под влиянием Роблеса адмирал проголосовал против этого предложения, и, как результат, комитет зашёл в тупик. Вотще пытался инфант склонить Роблеса изменить его мнение, и такой же бесплодной оказалась попытка завоевать поддержку у Мендосы. Вот тогда Энрике обратился к Альваро с просьбой побудить короля к вмешательству. Альваро, конечно, отказался. Он с лёгкостью мог найти себе оправдание, указав, что случай Энрике стал в высшей степени противоречивым, а он, Альваро, всегда отказывался встать на сторону одного из грандов против другого, и он не мог отступить от этого принципа.

Энрике понял, что его заветная мечта о маркизате останется мечтой до тех пор, пока правительство Мендосы находится у власти. Однако он не опустил рук и, движимый жаждой власти, решил, наконец, пойти путём, не имевшим прецедента в анналах Кастилии.

V

Переворот был назначен на 12 июля 1420 г., когда брат Энрике, инфант Хуан, должен был быть за границей, празднуя в Памплоне свой брак с доньей Бланкой, наследницей Наваррского трона. В предрассветный час войска Энрике окружили Тордесильяс, заняли дворец, где находились король и члены его администрации, и арестовали мажордома и его племянника, который был телохранителем короля. Затем Энрике и его сообщники проследовали в комнату короля, разбудили его от утреннего сна и сообщили ему об арестах и «причинах» этой акции. Они сказали, что пришли освободить короля от «подчинения» людям, причинившим ему «огромный вред и скверную услугу», преступно совершив «множество отвратительных и недостойных дел в его доме и королевствах»[633]. Альваро присутствовал при этом, так как он спал той ночью в комнате короля, и они оба весьма неохотно приняли объяснение инфанта. Они, очевидно, задали ему нелёгкие вопросы, потому что двое его сообщников пришли ему на помощь и приняли участие в дискуссии. «Каждый из них привёл много доводов для доказательства того, что они поступили так для пользы короля и всеобщей пользы королевства». Кульминацией их аргументов было утверждение о том, что Мендоса «действует по указке еврея по имени Абрахам Бенвенисте»[634].

Этот аргумент не мог возникнуть экспромтом и, как и все прочие шаги, связанные с переворотом, был подготовлен заранее. Заговорщики чувствовали необходимость оправдать свои действия какой-нибудь легко приемлемой причиной, и такую причину они нашли в отношениях Мендосы с «этим евреем». Совершенно очевидно, что им не нравились эти отношения и они активно противились им. Взаимоотношения между Мендосой и его еврейским помощником символизировали новую фискальную политику администрации, ориентированную на усиление королевской власти и, таким образом, ослабление хватки, которой знать держала монархию и всю страну. Но эту причину они, конечно, не упомянули. Они предпочли нанести удар Мендосе, используя широко распространённые антиеврейские чувства, демонстрируя свою приверженность законам 1412 г., которые запрещали назначение евреев на высокие посты. Они сделали вид, что потрясены наглым нарушением Мендосой этих законов, и, чтобы усилить впечатление, привлекли на свою сторону епископа Сеговии, дона Хуана де Тордесильяса.

Их выбор этого епископа в качестве участника переворота, а также исполнителя порученных ему заданий, имел, конечно, особые причины. Дон Хуан де Тордесильяс был известен как один из самых рьяных антисемитов. Именно он за десять лет до этого приговорил восемь евреев к смерти за «осквернение гостии», он же пытками заставил дона Меира Альгуадеса, еврейского врача Энрике III, «сознаться» в отравлении короля. Для такого человека сам факт, что еврей дон Абрахам, занимая высокий пост, обладал громадным влиянием при дворе, был гораздо больше, чем просто предлог для заговора. Для епископа это было непреодолимым позывом к свержению правительства. Естественно, на него можно было рассчитывать в качестве пропагандиста таких взглядов во всём королевстве. Но превыше всего он был нужен для другой цели, жизненно важной и срочной. Энрике и его помощники имели все причины надеяться на то, что прелат Сеговии сумеет смягчить короля, если тот окажет упорное сопротивление. Он сможет сказать королю, что именно он, епископ, открыл всему миру, что еврей убил его отца, и поэтому к его предостережениям нельзя отнестись с пренебрежением, если они касаются другого еврея, Бьенвенисте. Альваро, разумеется, отнёсся к ним с пренебрежением, поскольку прекрасно знал, почему был организован этот заговор и в чём состояли функции Бьенвенисте. Тем не менее он закивал в знак согласия, и король, конечно же, последовал его примеру.

Инфант, надо полагать, был вполне доволен поведением Альваро. Поэтому, покидая короля, он заверил его, что не замышлял ничего худого для Альваро, что он хотел бы, чтобы тот остался при короле и продолжал давать ему хорошие советы, и что он даже полагает,