Я скромно опустила глаза и прошла через ворота, где больше всего толпилось мужчин. Медленною лентою двигались вдоль главной аллеи молодые барышни с матерями.

Вдоль всей аллеи, по обеим ее сторонам, плотными рядами стояли женихи со свахами.

Кого тут не было! И военных, и партикулярных, молодых и старых.

В то время как мы, невесты, подвигались одна за одной по аллее, стоящие по сторонам ее мужчины осматривали нас с ног до головы, громко толковали между собою и даже называли нередко ту или другую девицу по имени.

Хотя я опустила глаза книзу, но все-таки исподтишка смотрела на женихов.

Не доходя до конца аллеи, маменька меня дернула за платье и глазами указала направо. В первом ряду я заметила Захарьевну и рядом с нею небольшого роста тучного мужчину лет тридцати.

Белесоватый цвет его волос, а равно и все его лицо с такого же цвета еле заметными усиками и бровями, мне не понравилось.

Он уставился пристально на меня, по указанию свахи, но я прошла мимо, как будто не замечая его.

Пройдя несколько шагов дальше, я взглянула опять направо и обомлела… Передо мною стоял молодой красавец офицер. Наши взгляды встретились; я сразу почувствовала особое к нему влечение и совсем позабыла, что обращаю на себя общее внимание, обернула голову и не спускала глаз с офицера.

Мы еще раз прошли по аллее. Поразивший меня брюнет военный все еще находился на том же месте. Он снова пристально глянул на меня, улыбнулся и сделал мне под козырек.

Я еле помню, что было дальше со мною. Дойдя до Невы, я не пошла обратно, хотя маменька желала еще раз пройтись по аллее. Мы добрались до нашей линейки и сейчас же отправились домой.

Не успели мы немного отъехать, как сзади нашего экипажа раздался лошадиный топот. Точно по чьему-то таинственному приказу, я обернулась и… увидела снова поразившего меня военного кавалера…»

Но если смотрины проходили более успешно и между мужчинами также не возникало разногласий относительно приданого, назначалась следующая встреча, на этот раз в доме невесты.

«Вот как обыкновенно устраиваются браки, — вспоминает Лейкин. — Лишь только жених найдет себе подходящую невесту и сойдется в приданом по росписи, принесенной ему свахой, тотчас же просит у отца невесты назначить день последних смотрин. День назначается, и жених в сопровождении родственников является в дом будущего тестя, который и встречает их… Все садятся, начинается разговор о погоде, о церквах и незаметно сворачивается на торговлю. Здесь, жених, крепись: он должен выказать все свое знание дела. Вскоре является невеста, робко потупляет взор, раскланивается и садится, за нею следом идут мать и сваха. Минут с десять все еще длится разговор, наконец жених встает с места и шепчет отцу невесты: „Мне нужно с вами кой о чем переговорить“. — „Пожалуйте, пожалуйте!“ — отвечает тот, и они уходят в другую комнату. Здесь жених объявляет, с каким намерением он пришел в дом, и спрашивает, все ли то есть за невестой, что означено в росписи. Тесть согласен, ударяет по руке будущего зятя, лобызает его, выводит его перед лицо невесты и объявляет женихом. Все молятся Богу, причем мать невесты и вся женская родня считают за нужное прослезиться. Является бутылка хересу, присутствующие пьют и поздравляют с решением дела. Жениха тоже принуждают выпить; он берет рюмку, прикасается к ней губами и снова ставит на поднос. Великий искус для пьющего человека! Но было бы верхом невежества, ежели бы он выпил всю рюмку, тогда он проиграл бы во мнении родни по крайней мере процентов на двадцать пять. Подают чай. Жених садится рядом с невестой… всеми силами старается быть любезным, хочет сказать что-нибудь дельное, но как ни осматривает потолок и печку в комнате, ища в них вдохновения, все-таки остается нем как рыба, а невесте самой начать разговор неприлично, — сочтется выскочкой, ей еще с малолетства натолковали, что она должна быть скромною и больше молчать. Наконец жених откашливается и спрашивает: „Я вам нравлюсь?“ — „Да…“ — отвечает невеста. — „И вы мне тоже нравитесь. Погодите, мы с вами лихо заживем!“ Снова следует молчание, и будущие супруги снова начинают созерцать — один потолок и печку, а другая — свое платье. Присутствующие выводят их из замешательства и продолжают прерванный разговор о торговле. На другой день отец невесты выходит в лавку, потирает, стоя на пороге, свое брюшко и объявляет соседям, что выдает дочь замуж, выражаясь следующим образом: „А ведь мы вчера дочку-то, Богу помолились, по рукам ударили, пропили“ — „За кого?“ — „За Семена Брюхина“. — „Ну, поздравляю! Славный парень!“ И через час весь Апраксин знает о вчерашнем происшествии. С этих пор жених начинает ходить к невесте каждый день вплоть до самой свадьбы».

Невеста начинает приглашать к себе подруг — дошивать приданое. Жених с друзьями часто заходят к ней, развлекают девушек, танцуют. Никто этому не препятствует. Перед свадьбой обязательно устраивают девичник и мальчишник.

«У апраксинцев, да и вообще у купечества средней руки, существует дикий обычай, — за день или за два дня до свадьбы ездить огромной компанией в баню, — указывает Лейкин, — мытье это происходит среди страшного пьянства… То же почти было и у женщин. Невеста в сопровождении своих подруг, свах, замужних родственниц и женской прислуги также посещала баню. Обычай требует, чтоб в этот день пили вино и поддавали им на каменку».

Утром жениху отсылали приданое, после венчания в церкви накрывали стол «у кухмистера», т. е. в ближайшем трактире, «после, — пишет Лейкин, — танцы, нередко часов до шести утра».

Как мы видим, у невесты было немного возможностей высказать свои желания и даже понять, чего она хочет. И все же, если у невесты был характер, она иногда могла повернуть дело на свой лад. Вот как описывает Полилов историю замужества своей тетки Татьяны: «Второй дочери деда, Татьяне Егоровне, шел уже шестнадцатый год в 1836 году; она была очень красива собою, и от женихов у нее не было отбоя.

В те времена для сватовства, в особенности у купцов, необходимо нужно было иметь сваху, но дед, повидавший обычаи Польши, сердился, когда являлись эти устроительницы браков, и говаривал: „Если моим дочерям будет счастие, они сами замуж выйдут, а то в монастыре места много“.

Андрей Егорович Шестаков, его лучший приятель, не раз заводил разговор с дедом о том, что Татьяну Егоровну пора выдать замуж, но дед недовольно ворчал: „Успеет еще“.

И когда за нее посватался сын его приятеля Жукова, Иван Андреевич, дед ответил, что еще дочь молода, погодить нужно. Сватовство было отложено…

Василий Яковлевич Немчинов, брат одного из главных доверителей Егора Тихоновича, приехав как-то в Петербург по делам, был у деда и видел Татьяну Егоровну. Молодая девушка ему понравилась, и он просил Марфу Федоровну Жукову, мать первого жениха Татьяны Егоровны, посватать ему последнюю. Жукова, предполагая, что сын ее, уехав из Петербурга, успел охладеть к предмету своей любви, не отказалась помочь ему, и предложение Немчинова было принято дедом.

Невеста хотя и согласилась, но каждый день молила Бога, чтобы этот брак расстроился. Сватовство тянулось более года, наконец был назначен день свадьбы.