Приняв это решение, она дня через два сложила все вещи в коробки. Дело было в прошлом январе. Ну, может, в феврале. Словом, прошлой зимой. Сейчас конец июня. Уже несколько месяцев весь ее дом заставлен коробками. Чтобы попасть из комнаты в комнату, приходится их обходить или через них перешагивать. Стыдно, когда мать живет в таких условиях.

Через некоторое время, минут через десять, Джил выходит из ванной. Я отыскал чинарик и пытаюсь его докурить, прихлебывая безалкогольное пиво и наблюдая, как сосед меняет масло в машине. Джил на меня не смотрит. Она идет прямиком на кухню и собирает тарелки, ложки и вилки в бумажный пакет. Когда она возвращается в комнату, я встаю, и мы обнимаемся.

— Всё в порядке, — говорит Джил.

Интересно, что там такое в порядке. На мой взгляд, всё совсем не в порядке. Но она не отпускает меня и гладит по плечу. От нее пахнет собачьим шампунем. Она приносит этот запах с работы. Он повсюду. Даже в постели. Еще погладила. А потом мы садимся в машину и едем на другой конец города к моей маме.

Городок наш мне нравится. Поначалу он мне не показался. По вечерам заняться было нечем, а я был один. Потом мы познакомились с Джил. Скоро, всего через месяц, она перевезла ко мне свои вещи, и мы стали жить вместе. Никаких далеких планов не строили. Нам было хорошо, у нас все складывалось. Мы твердили друг дружке: наконец-то повезло. А у моей мамочки в жизни как раз приключился застой. Вот она и написала мне, и заявила, что собирается переезжать сюда. Я написал в ответ, что, по-моему, это она глупо придумала. Я уведомил ее, что зимой погода здесь хуже некуда. Я сообщил, что совсем рядом с городом строят тюрьму. Я предупредил, что летом тут не продохнешь от туристов. Но она сделала вид, что не получала моих писем, и все равно прикатила. А потом, не прожив и месяца, заявила, что тут просто отвратительно. И все так перевернула, будто это я заставил ее сюда перебраться, и это я виноват в том, что ей здесь так паршиво. Она начала названивать мне и причитать, как все ужасно. «Внушает чувство вины», — вот что говорит на этот счет Джил. Мама ворчала, что автобусы у нас ходят как попало, а водители все хамы. А какая публика в клубе для престарелых — она, знаете ли, не в казино пришла. «Провались они все пропадом, — бурчала она, — вместе со своими дурацкими картами». Продавцы в супермаркете не улыбаются, механикам в автосервисе дела нет ни до нее, ни до ее машины. А с ее домохозяином Ларри Хэдлоком и вообще все понятно. Она прозвала его Король Ларри. «Он считает, что раз у него есть пара лачуг для сдачи внаем и немного денег, то он лучше всех. Глаза бы мои его не видели!»

В августе, когда она приехала, было очень жарко, а в сентябре зарядили дожди. Лило почти каждый день. В октябре похолодало. В ноябре и декабре лежал снег. Но еще задолго до этого мама заладила хаять всё и всех, скоро я уже был сыт по горло и наконец сказал ей об этом напрямую.

Она заплакала, я ее утешил и подумал, что на этом всё кончится. Но через несколько дней она снова завела ту же волынку. Перед самым Рождеством она позвонила спросить, когда я приеду ее поздравить. Сказала, что сама она елку не наряжала и не собирается. А потом такое сказанула… Заявила мне, что если погода не улучшится, она покончит с собой.

— Не говори глупостей, — сказал я.

— Это не глупости, сынок, — возразила она. — В гробу я видела этот городок, только оттуда и готова на него смотреть. Мне тут у вас осточертело. Не знаю, зачем я сюда переехала. Поскорее бы помереть, чтобы больше не мучиться.

Я помню, что молчал в трубку и смотрел на мужика, который сидел на столбе и чинил провода. На голову ему падал снег. Как раз в этот момент он наклонился, держал его только страховочный пояс. А вдруг свалится, подумал я. Я понятия не имел, что говорить дальше. Но надо же что-то сказать. Чувства у меня были совсем не сыновние, в таких и признаваться-то стыдно.

— Ты же моя мать, — промямлил я наконец. — Чем я могу тебе помочь?

— Да уж чем тут поможешь, сынок, — вздохнула она. — Было время, когда можно было помочь. А теперь уже поздно. Я так надеялась тут прижиться. Думала, мы будем ездить на пикники и выбираться за город. Да какое там. Тебя не дозовешься. Вы всё работаете, и ты, и Джил. Дома тебя нет. А если дома, вечно трубку с телефона снимаете, чтобы никто не дозвонился. Я тебя совсем не вижу.

— Это неправда, — вставил я. Это и было неправдой. Но она продолжала, будто и не слышала. Может, действительно не слышала.

— И потом, эта погода для меня просто смерть. Какие тут холода. Мог бы предупредить, что у вас тут северный полюс. Я бы тогда ни за что не приехала. Я хочу назад в Калифорнию, сынок. Там мне хоть есть куда пойти. А здесь у вас такая тоска. В Калифорнии вокруг люди. Там хоть есть друзья, которые мною интересуются. А тут всем наплевать. В общем, я теперь только об одном молюсь — дотянуть до июня. Если я столько проживу, если доживу до июня, я уеду отсюда навсегда. Такого гнусного места мне еще не попадалось.

Что на это скажешь? Вот и я не знал, что сказать. Даже говорить о погоде не имело смысла. Она бы завелась еще сильнее. Мы попрощались и повесили трубки.

Другие люди, как приходит лето, отправляются в отпуск, а моя мама меняет место жительства. Началось это много лет назад, тогда отец потерял работу. Когда это произошло — его уволили, — они продали дом, будто так и надо было, и двинулись туда, где, по их понятиям, будет получше. Выяснилось, что и там тоже ничего хорошего. Переехали снова. Потом еще и еще. Они жили в съемных домах, квартирах, трейлерах, даже в мотелях. Они продолжали переезжать, и с каждым переездом багажа у них становилось все меньше. Два раза они оказывались в городке, где я тогда жил. Ненадолго застревали у нас с женой, а потом двигались дальше. Это напоминало миграцию животных, правда, происходило это совершенно спонтанно. Они переезжали на протяжении многих лет, иногда даже выбираясь за пределы штата — им казалось, там трава зеленее. Но, в основном, они кочевали по северной Калифорнии. Потом папа умер, и я понадеялся, что мама бросит скитаться и где-нибудь осядет. Не тут-то было. Она продолжала переезжать. Я предложил ей сходить к психиатру. Даже пообещал оплатить этот визит. Она и слышать не захотела. Собрала вещи и переехала подальше. А я тогда совсем дошел до ручки, иначе и не заикнулся бы о психиатре.

Мама вечно то складывает, то раскладывает вещи. Иногда ей случалось переезжать два-три раза в год. Она всегда поносила то место, откуда уезжает, и расхваливала то, куда едет. Ее почта терялась, пенсионные чеки присылали не туда, и она часами писала письма, пытаясь распутать всю эту неразбериху. Случалось, что она перебиралась в соседний дом, а потом, через месяц, возвращалась в старый, только на другой этаж, с другим видом из окна. Вот почему когда она перебралась сюда, я заранее снял ей домик и проследил, чтобы его обставили по ее вкусу.

— Без этих переездов она сразу умрет, — сказала Джил. — Ей будет просто незачем жить. Это у нее, наверное, такой странный способ получать от жизни удовольствие.

Насчет удовольствия — не знаю, но Джил боится, что мама впадает в маразм. Мне тоже так кажется. Но как сообщить такое собственной матери? И если это так, что мне-то делать? Маразм не помешает ей затеять очередной переезд.