class="p1">И вот этот остаток, который не расшифрован, и составляет объективную суть онтологии. По крайней мере, у Дунса Скота или Прокла[33]. Сегодняшнее Бытие – это целиком социальная онтология. Поэтому человек, вместо того чтобы стоять перед той триадой, что имела место 500 тысяч лет назад, сегодня стоит перед обществом. Перед обществом как природой, обществом как обществом и обществом как небом.

И поскольку общество является само благом, поскольку оно само по себе делает закон, который регулирует взимание дани за это благо, поскольку оно предоставляет возможность минутного удовлетворения (иллюзии семьи, соседей, работы, коллектива) вместо того, что имело место у прежнего человека, постольку оно превращается в полную фальсификацию всех тех фундаментальных ценностей, гарантом, критерием, мерилом которых был человек пассивный.

То есть закон – это не справедливость. Благо – это некая предъявленная ему извне непонятная фикция. Все остальное – ну да, скажем, либеральное общество не упраздняет институт семьи, как хотели это сделать коммунисты. Коммунисты – крайняя версия либерализма – хотели упразднить институт семьи.

Либеральное общество разрушает семью как конкретный факт, прекрасно понимая, что человек молчащий, человек обездоленный будет тупо вновь и вновь воссоздавать одну семью за другой, пытаться снова жениться и завести каких-то детей, чтобы у него это получилось до конца его дней. А это будет разваливаться вновь и вновь, потому что созданы такие параметры – в первую очередь ментальные, – при которых это семейное сосуществование совершенно несостоятельно и бессмысленно. Но институт не упраздняется, потому что является постоянной приманкой. И «молчаливое большинство» в погоне за восстановлением своих когда-то существовавших, но уже давно превратившихся в виртуальные воспоминания ценностей просто используется как мобилизуемый фактор. Ведь семья, которая существует реально, как она существовала двести, тысячу лет назад, демобилизует. Она создает то самое условие счастья, которое превращает человека в этакого «хоббита», условно говоря. Хоббита в Хоббитоне. А его надо за уши, как кролика, вытащить из его норы и превратить в обитателя мегаполиса, где он включен в «броуновское движение». Зачем такому человеку семья? Но институт семьи и иллюзия возможности семьи должна оставаться, и он будет за ней бежать, как осел за привязанным на веревочке сеном или как белка в колесе. И это, мы видим, происходит в массе европейских стран, в Штатах.

…Короче говоря, мы имеем структуру, которая очень резко отличается от традиционного общества, построенного по типу пирамиды. Следующая моя мысль заключается в том, что традиционное общество – пирамидального типа с фараоном наверху, окруженным жрецами, – и сегодняшнее общество, в котором существуют закулисный традиционалистский клуб, фасадный либеральный клуб и оспаривающий все это радикальный клуб, и все это на фоне опять-таки пассивного «броуновского движения» «молчаливого большинства», – все это одно и то же общество, просто две принципиально различные модификации.

Почему это одно и то же общество? Два общества представляют собой негатив по отношению друг к другу: мы же помним, что позитив и негатив – это фотография одного и того же. А кто этот «один и тот же»? Кто этот хозяин? Этот хозяин – Великое Существо, которого язычники называют «богом», а монотеисты называют Сатаной, или Иблисом, если говорить об исламской традиции. Но здесь вот что интересно. Сатана – это, конечно, слово арамейское. Шайтан – кстати, это арабская версия Сатаны. А «Иблис» – это на самом деле греческое слово «Аполлон». То есть Бог света. Или Люцифер, или Ахурамазда. То есть Великое Существо, сын Неба и Земли в китайской традиции, где существует великая триада Тянь Ди Жень (Небо, Земля, Человек), где человек как сын Неба и Земли, как Великое Существо. Так вот, все это – модификации единого Великого Существа, с точки зрения монотеиста. Это Сатана, которому до времени позволено, в целях реализации вот этого Провиденциального Замысла, быть Князем мира сего, быть хозяином и игроком проявленного Бытия, и он отбрасывает тень на миры.

Миры – это как зеркала. Мир – это пространственно-временной континуум. Тень ложится на этот пространственно-временной континуум. В нашем случае это тень, которая преобразуется в коллективного человека или в социум, имеющий свою задачу: установление системы контроля, эксплуатации и отчуждения в пользу Сатаны того индивидуального человека, который является конкретным игроком и носителем Замысла Всевышнего. Поэтому человек – как игрок в пьесе, замышленной великим драматургом – Всевышним.

Человек в этом смысле является пленником, заключенным, оппонентом, борцом против Большого социума со всеми его принципами, позициями, ценностями и идеалами, которые на самом деле представляют собой методологию упразднения Духа в человеке как наместнике, поставленном Богом на землю. Истинным Богом. И поэтому для того, чтобы реально вести такую борьбу, реально понимать, с чем мы имеем дело, необходима методология политической теологии, которой я очень кратко коснулся.

Я, например, считаю, что марксизм был плагиатом. Это был плагиат синкретический – причем с включениями элементов протестантской теологии, в значительной мере разбавленный платонизмом, пропущенным через Гегеля, но там был хороший задор методолога. Все-таки он создал некий – пусть плохой, пусть стремительно устаревающий, пусть крайне частный, – но инструментарий какого-то анализа. Ну, «пролетариат и буржуазия», ну, «прибавочная стоимость». «Отчуждение» – это идея, которую он выразил в 1844 году в «Экономическо-философских рукописях», – она была очень перспективна, но ее потом развивали через сто лет неомарксисты. Он просто понял, что в его время некому с этим работать, никто это не поймет. Лукач, Грамши – они потом пришли.

А он посмотрел и понял, что рабочий класс – ну, с этим делать нечего, надо про «прибавочную стоимость». Поэтому он пошел по пути «Капитала», а эти записки он оставил, их нашли только в 30-е годы XX века. Но идея «скальпельного» анализа, «анатомии», была сама по себе хорошей задумкой, просто плохо исполненной. Я не говорю, будто в том, что я изложил, есть какое-то приближение к тому, что надо. Но я считаю, что двигаться надо в направлении превращения теологии, – исходя из фундаментальных посылов того, что такое теология и чем она должна быть в отличие от метафизики и философии, – превращения теологии в «скальпельный» инструмент политического и политэкономического анализа, потому что у этого есть еще и экономическое измерение.

Вот, например, тот же либеральный клуб сегодня – он ведь в политэкономическом смысле делится на два фланга. Есть мировая, международная группировка, связанная с промышленным капиталом, которая делает ставку на крайне правое движение. Она поощряет реакционно-националистические группировки во всем мире – от России до Ирландии, это промышленный капитал, который в своей политической перспективе имеет идею имперско-почвенного строительства.

А есть спекулятивно-финансовый капитал, который, с одной стороны, как бы чисто либерален, арелигиозен, такой «за все хорошее». Но, с другой стороны, странным образом в местах торжества финансово-спекулятивного капитала происходят обнищания, кризисы,