Но что богатства той, которая привыкла жить малым.

– Но она отказала?

– Она сказала, что род выживет, когда сумеет переступить через жадность. И страх. Когда избавится от гнили внутри себя. Но не в том дело. Мы живем… пусть мало кто помнит величие рода, но пока еще Чангай помнят в степи. И отец не пожелал ссориться с ахху. Он запретил мне искать твоей руки.

– А ты не послушал. Почему?

Тишина.

И слышно его дыхание. А еще видно. Не дыхание, но самого его. Такой… страшный. Да, пожалуй, прежнюю Теттенике он бы испугал.

Не сложно.

Та, былая, она боялась всего.

– Не знаю, девочка, – это было сказано с печалью. – Я мог бы соврать, что влюбился. С первого взгляда.

– Но это не будет правдой?

– Не будет.

Обидно. Наверное. И совсем не понятно.

– Ты была такой потерянной. И несчастной. Испугалась… да и слух пошел. Та ахху говорила, что ты избрана.

– Но ты не поверил?

– Она не походила на ахху. Я… знал одну. Давно. Совсем старую. Она жила в стойбище. Не с нами, сама по себе. У нее болели кости, а глаза стали белыми, но она все равно видела. Я приходил к ней маленьким. И она рассказывала истории. Разные. И я помню, каково это было, сидеть на старой кошме, жевать сухие ягоды и слушать. А еще помню, что не было в места спокойнее. От этой же пахло гнилью.

Пахло ли?

Теттенике морщилась, силясь вспомнить. И хотелось бы поверить. И хотелось бы сказать, что она тоже сразу поняла, что со старухой неладно, что…

– Я не поверил ей.

– Только ты.

А если бы… если бы иначе все сложилось? И… и быть может, если нет любви, то… то она появится? Бывает же, что появляется она не сразу?

– А цветы для чего?

– Ты выглядела такой печальной. Мне захотелось тебя порадовать.

– Спасибо. Твой отец…

– Крепко обозлился. Но отпустил.

– И теперь…

– Теперь вернуться не выйдет, – он пожал плечами. – Я-то взял, что мое. Конь да сабля. Твой брат позволил мне присоединиться к его людям. Предложил службу.

– А ты?

– Не знаю, – покачал головой Азым, который утратил право зваться именем рода. – Я думал. Может, оно и неплохо было бы. Служить сыну великого кагана, да…

– Тебе не обрадуются, – поняла Теттенике. – Как и мне. Нас… не ждут дома.

– Не ждут, – согласились с нею.

– И… слухи пойдут. Про старуху. Меня боятся. Я вижу.

– Глупцы.

– Может, и так, но все одно ведь боятся. И говорят, что это я её убила. И… и он никого не убедил, этот Повелитель. Брат, конечно, ему поверил. И кто-то еще, пожалуй, но их мало. Остальные будут говорить, что я убила добрую ахху… и ты тоже, если останешься. Нас…

– Отправят следом.

Он произнес это столь спокойно, что не по себе сделалось. А ведь и вправду.

– Отец твой не сумеет защитить. Да и… ему тоже непросто придется. Слишком многие думают, что каган ослаб. И не откажутся ослабить его еще больше. Власть всегда манит.

Замолчали.

Здесь и сейчас не хотелось говорить о власти.

– Может… мы все умрем, – поделилась Теттенике и запоздало подумала, что о видениях её говорить следует еще меньше, чем о власти.

– Когда-нибудь – непременно.

– Нет… демоница… или скорее демоны. Никогда не думала, что в мире столько демонов! – почему-то прозвучало удивленно. Хотя и вправду удивляет. Или не очень? Теттенике сама не знала. – А они и там, и… и как будто я вижу многое, но не способна понять, что именно. Кусочки… у меня как-то зеркало было. Еще от мамы. Отец дал. А оно разбилось и…

…и не само. Это старуха виновата. Нет, Теттенике не видела, чтобы та роняла зеркало. Оно просто… просто лежало в шкатулке, серебряная оправа и груда осколков. А старуха мерзенько улыбалась. И глядела.

Теттенике два дня пыталась сложить осколки.

А старуха нашептывала, что она, Теттенике, безрукая. Что не ценит подарки отца. Что вовсе ни на что не годна и потому…

– Тише, – её обняли и теплая рука скользнула по спине. – Демоны… демоны не опаснее людей. От демонов хотя бы знаешь, чего ждать. А люди вот… удивляют.

– Если мы выживем, что ты будешь делать?

Она ведь видела.

И его тоже.

Много-много раз. Мертвым. И от этого было больно. А еще видела живым и… тоже много раз. Счастливым. Несчастным. Злым. Яростным даже. Пугающим, но… все равно больно, особенно когда на его пути не случалось Теттенике.

– Пока не знаю. Думал попроситься на службу к этому Повелителю. Ему понадобится кто-то, кто разбирается в лошадях. Да и вообще… сколь понял, прежде в замке жили люди. Отчего бы им не вернуться?

И вправду.

– А ты спи, – строго сказали Теттенике. И она не стала спорить. Легла. Позволила укрыть себя одеялом. И даже притворилась, что дышит… тихо и спокойно.

Почти во сне.

Она не шевелилась, боясь спугнуть человека, который…

С которым…

Могло бы сложиться, если бы…

…пути расплетались.

Удержать?

Сказать?

Что он умрет? Не когда-нибудь потом, а скоро, в мертвом городе и… или на краю моря, которое то синее, то серое, а по утрам оставляет клочья пены на камнях. Или еще в другом месте, в третьем… сколько смертей. Но и жизней тоже много.

Теттенике даже знала, которые будут счастливыми, но… но промолчала.

А он вышел.

Тихо-тихо. И комнаты опустели. И в пустоте этой вернулся прежний подзабытый страх. Будто она, Теттенике, вновь маленькая девочка…

– Нет, – сказала она и села. – Я больше не позволю…

Замолчала. Глупо говорить с пустотой. Но можно все исправить. Крикнуть. Приказать служанкам вернуться. Они обязаны! И рабыни тоже. Охрану позвать. Чтобы и в покоях, и снаружи.

Вместо этого Теттенике просто сползла с кровати и, подхватив цветок, на цыпочках подобралась к двери. Ну… и дальше что?

– Что дальше? – спросили её чужим голосом.

Она обернулась.

– Ариция? – удивилась Теттенике. – Откуда ты…

А потом увидела.

Дар ли это? Страх? Или она просто за годы существования рядом с мертвой ахху привыкла… научилась…

– Кто ты? – странно, что именно сейчас Теттенике перестала бояться. Будто… будто уже самое страшное, что могло произойти с ней, случилось. А стало быть, ничего-то иного бояться не след.