– Ты меня не узнаешь?

Она походила на ладхемку. Лицо. Фигура. Платье… платье вот получилось каким-то неудачным. Вроде бы такое, как было, а сидит кривовато.

– Нет, – Теттенике отступила к двери.

Бежать?

Кричать?

Звать на помощь?

– Какие вы все-таки… – покачала нежить головой, и показалось, что с укоризной. И даже слегка стыдно сделалось, что от Теттенике снова неудобства.

Пусть и нежити.

– Где Ариция? – Теттенике стиснула кулачки. – Ты украла её лицо.

А ведь об этом она ничего не видела! Должна была… она хорошо смотрела, но выходит, что дар её… дар…

– Здесь, – в руках той, которая притворялась ладхемкой, появилось зеркало. Круглое. Темное. В серебряной оправе. Знакомое до боли. – Твое?

– Нет.

Здесь неоткуда взяться тому зеркалу. Оно осталось дома. В шатре. В узорчатой шкатулке. А это… это тварь тоже украла. Если она украла внешность ладхемки, то что ей стоило повторить зеркало?

– Красивое… та старуха много о тебе узнала, – тварь дернула шеей и переменилась. Перед Теттенике возникла старуха. Уродливое, исчерченное морщинами лицо. Белесые губы. Темные зубы. И глаза, что смотрят с жадностью, с голодом. – Так лучше?

– Кто ты?

Надо крикнуть. Надо…

Не выходит. Будто невидимая рука сдавила горло. Так случалось и прежде. Да, когда старуха… когда она, Теттенике, оказывалась наедине с нею. И терпела щипки. Терпела…

Нет.

Больше такого не будет.

– Она так много о тебе знала… а теперь знаю и я, – старуха облизала губы. – Она так ждала… она пила тебя понемногу. По капельке. Она понимала, что за нею смотрят, и случись что с тобой, ей не миновать казни. Но отказать себе в удовольствии? Она пила твой страх. Твои силы. Она сделала тебя слабой.

– Я не слабая!

– Слабая. И трусливая. Ты собственной тени боишься!

– Только лошадей.

– Лошадей… – тварь медленно приближалась. Бочком. И двигалась один в один, что ахху. – Лошади и вправду страшные… но теперь её нет. Это я тебе помогла.

– Я не просила.

– А ты не хочешь посмотреться в мое зеркало. Вредная девчонка… все вы… но я справилась. Я помогу.

– Кому? – Теттенике сделала шаг к стене.

– Тебе. Хочешь увидеть свою матушку?

– Нет.

Нельзя верить нелюди.

Нежити.

Нельзя…

– Разве? Ты ведь так тосковала по ней… а еще она знает.

– Что?

И разговаривать не следовало. Надо… надо к двери.

– Не бойся, я не обижу, – старуха скалится. И зубы у нее кривые. – Я ведь теперь знаю все, что знала она. А она знала… она ненавидела её не потому, что не смогла родить свою дочь. И не потому, что та украла твоего отца… нет…

Шепот.

Шелест.

– Она ненавидела из-за дара… из-за дара, о котором все забыли… все… не она… когда-то давным-давно великий каган… воистину великий каган, имя которого повергало в прах врагов, прошел всю степь. И дошел до края моря.

Надо…

Не слушать. Но до чего сложно.

– А вернулся с новой женой. И была она ликом бела, а волос имела золотой. А еще умела прозревать грядущее. Оттого-то и стал каган еще более велик. Многие земли завоевал он. Многие народы склонились пред его силой. И правил он долго, а когда пришел черед, разделил земли меж сыновьями. Но велел лишь заботиться о сестре, о той, что принесла ему белоликая жена.

Теттенике… знает, о ком речь.

Кто еще в степи не слышал о великом Соколе? Но дочь… у него не было дочери.

– Только, когда, схоронив отца, вернулись сыновья во дворец, не нашли в нем ни жены златоволосой, ни сестры своей. Многих гонцов отправили они, желая вернуть беглянок, да разве управиться им с теми, кто видит грядущее?

– При чем тут я…

А голос дрожит.

Из зеркала же на Теттенике смотрит чернота.

– Ахху укрыли их. Ахху берегли. Хитрые старухи… пользовались… ничего-то они сами не умеют. Разве что так, мелочи… а вот чужой дар использовать – дело другое.

Неправда.

– Они не пленяли, нет. Как пленишь того, кто способен из тысячи путей выбрать одну? Нет, слишком опасно… они приручали таких, как твоя мать. Как ты… но она оказалась упрямой. И влюбилась в твоего отца. Покинула безопасный дом.

Ложь.

Нельзя…

– За то и умерла. Степи не нужен был второй Сокол. А вот дитя золотой крови – да. И меня поставили приглядывать. Ты должна была умереть. И тебя бы схоронили. А потом откопали, чтобы спрятать, как было это прежде.

– Моя… мать…

– Шоушан не убивала её. Верней, не сама. Она сделала, что было велено. И поплатилась. Ей ведь тоже никто не сказал, что, сотворив подобное, лишишься силы. А потом и вовсе… благословение Матери степей уходит с жизнью. Она же хотела жить. Она пошла к старухе ахху и потребовала, чтобы та исцелила. А та лишь рассмеялась. Хитрая, подлая тварь…

– И ты… то есть Шоушан её убила.

– Убила. И умерла. И поняла, что способна снова жить. Но не так, как другие. Да… ты должна быть ей благодарна.

– За что?

– За то, что она не отдала тебя ахху. Жила бы ты в запертом городе, думая, что он весь и есть мир.

Странно так.

Неправильно.

И…

– Ты… – Теттенике отвела взгляд. – Ты лжешь?

– Зачем мне?

– Чтобы я посмотрела в твое зеркало.

– Ты и без того посмотришь, – отозвалась старуха, снова меняя обличье.

– Вы…

– Тише! – тварь прижала палец к губам. И насмешливо поинтересовалась. – Так мое зеркало тебе не по вкусу? Может, это сгодится?

Она взмахнула пухлою рукой, и на стене появилось другое зеркало. Оно было большим и черным. Сперва черным. Но вот чернота расступилась, выпуская растрепанную девушку в роскошном платье.

– Ариция…

Девушка озиралась. Рот её раскрывался, она звала на помощь, но…

– Хочешь ей помочь? Или вот ей…

Ариция исчезла, а вместо неё появилась островитянка. Хмурая. С секирой.

– Хотя ей не надо. Уж больно злая. Представляешь, пыталась меня убить. Смешно… меня так давно пытаются убить…

– Я…

Она не справится.

Она… она позовет того, кто смыслит в зеркалах. И в нежити. И… и Теттенике открыла рот.