— В «Криогении» было заперто, — говорит Зеб. — Наверное, они думали отсидеться внутри.

— Да, со всеми ихними замороженными головами, — добавляет Шекки.

— Судя по всему, оттуда никто не спасся, — говорит Черный Носорог.

Мне неприятно это слышать, потому что Люцерна, скорее всего, была там. Не важно, что она сделала потом: когда-то она была моей матерью, и тогда я ее любила. Я смотрю на Зеба, потому что он, может быть, тоже ее любил.

— Нашли Адама Первого? — спрашивает Белоклювый Дятел.

Зеб мотает головой.

— Мы заглянули в «Буэнависту». Они, похоже, там сидели какое-то время — они или кто-то другой. По всем признакам. Потом мы проверили еще несколько Араратов, но ничего не нашли. Должно быть, они ушли куда-то еще.

— А ты сказал ему, что кто-то жил в «Велнесс-клинике»? — спрашиваю я у Кроза. — В той комнатке за уксусными бочками? С лэптопом?

— Да, сказал. Это он и был. С Ребеккой и Катуро.

— Мы видели того хромого психа, который болтает сам с собой, — говорит Шекки. — Который спит на дереве там, на берегу. Но он нас не видел.

— Вы его не подстрелили? — спрашивает Дятел. — На случай, если он заразный?

— Что зря патроны переводить? — говорит Черный Носорог. — Он и так долго не протянет.

Когда солнце идет на закат, мы разводим огонь во дворе и едим мясной суп с крапивой — не знаю, из чьего мяса, — корни лопуха и по чуть-чуть сыра из молока париковец. Я ожидаю, что ужин начнется с молитвы, «Дорогие друзья, мы — единственные выжившие на земле, так вознесем же хвалы», или чего-нибудь еще вертоградарского. Но ничего такого не происходит, мы просто ужинаем.

После ужина все обсуждают дальнейшие планы. Зеб говорит, что нужно найти Адама Первого и вертоградарей, пока еще кто-нибудь до них не добрался. Завтра он сходит в Отстойник, проверит сад «Райский утес» и еще пару конспиративных квартир «трюфелей». И другие места, где мог спрятаться Адам Первый со своей группой. Шекки говорит, что пойдет с Зебом, и Черный Носорог с Катуро — тоже. Всем прочим нужно остаться и оборонять жилище от собак, свиней и двух больболистов, на случай если они вернутся.

Белоклювый Дятел рассказывает Зебу про Тоби и про то, что Бланко умер. Зеб глядит на Тоби и говорит: «Отлично, детка». Мне почти страшно слышать, как Тоби называют деткой: все равно как если бы Бога кто-нибудь назвал славным малым.

Я набираюсь храбрости и заявляю, что надо найти Аманду и отнять ее у больболистов. Шекки говорит, что проголосует «за», и я вижу, что он не врет. Зеб говорит: очень жаль, но мы должны понять, что это выбор, или-или. Аманда — один человек, а там целая группа вертоградарей, и, если бы Аманда была тут, она бы и сама так решила.

— Хорошо, тогда я пойду одна, — заявляю я.

— Не говори глупостей, — отвечает Зеб, как будто мне все еще одиннадцать лет.

Кроз говорит, что пойдет со мной, и я благодарно сжимаю ему руку. Но Зеб говорит, что Кроз нужен дома, без него не обойдутся. Если я подожду, пока вернутся Зеб, Шекки, Носорог и Катуро, то со мной пошлют трех человек с распылителями, и тогда у нас будет гораздо больше шансов.

Но я говорю, что у нас мало времени: больболисты хотели обменять Аманду, а это значит, что она им надоела и они могут ее убить в любой момент. Я знаю, как это бывает. Как в «Чешуйках», с временными сотрудницами: она — расходный материал. Поэтому я должна ее найти прямо сейчас, и я знаю, что это опасно, но мне все равно. Тут я начинаю плакать.

Все молчат. Тоби заявляет, что пойдет со мной. Она возьмет свой карабин — она неплохо стреляет. Может быть, больболисты уже израсходовали весь заряд распылителей, и тогда наши шансы возрастут.

— Это не очень удачная идея, — говорит Зеб.

Выдержав паузу, Тоби говорит, что более удачной идеи у нее нет и она не может отпустить меня в лес одну, это равносильно убийству. Зеб кивает:

— Будь очень осторожна.

Значит, дело улажено.

Беззумные Аддамы вешают в большой комнате гамаки, сплетенные из изоленты, для Тоби и меня. Тоби все еще разговаривает с Зебом и остальными, так что я ложусь первая. В гамак постелили коврик из париковцы, так что лежать очень удобно. Я ужасно беспокоюсь о том, как искать Аманду и что будет, когда мы ее найдем, но все равно умудряюсь наконец заснуть.

Утром, когда мы встаем, оказывается, что Зеб, Шекки, Катуро и Черный Носорог уже ушли, но Ребекка говорит, что Зеб нарисовал для Тоби карту в старой детской песочнице, на ней показан саманный домик и побережье, чтобы Тоби знала, куда идти. Тоби долго со странным выражением лица — какой-то печальной улыбкой — рассматривает карту. Но может быть, она просто запоминает ее наизусть. Посмотрев, она ее стирает.

После завтрака Ребекка дает нам с собой сушеного мяса, а Белоклювый Дятел — два гамака полегче, потому что на земле спать опасно, и мы наполняем бутылки водой из колодца, выкопанного за домом. Тоби много чего оставляет — бутылочки с Маком, грибы, контейнер с опарышами, все лечебное, — но берет котелок, нож, спички и веревку, потому что мы не знаем, сколько времени нас не будет. Ребекка обнимает Тоби и говорит:

— Будь осторожна, миленькая.

И мы выходим.

Мы идем долго-долго; в полдень останавливаемся перекусить. Тоби все время прислушивается. Она говорит, что неправильные птичьи звуки — тревожный сигнал. Например, слишком сильное карканье ворон. Или если птицы, наоборот, совсем замолкли. Но мы не слышим ничего, только фоновое чириканье и трели.

— Обои из птиц, — говорит Тоби.

Мы идем, потом опять едим и опять идем. Вокруг очень много листьев; они воруют воздух. И еще мне страшно, потому что в прошлый раз, идя по лесу, мы нашли повешенного Оутса.

Когда темнеет, мы находим деревья побольше, вешаем гамаки и залезаем в них. Но я не могу заснуть. Потом я слышу пение. Оно прекрасно, но не похоже на нормальное пение. Прозрачное, как стекло, но какое-то слоистое. Словно колокольчики.

Пение затихает, и я думаю — может, это у меня фантазии. А потом мне приходит в голову, что это, должно быть, те самые синие люди: наверное, это они так поют. Я представляю себе Аманду среди них: они ее кормят, заботятся о ней, мурлычут, чтобы ее исцелить и утешить.

Это все фантазии. Я выдаю желаемое за действительное. Я знаю, что так нельзя делать. Нужно жить в реальном мире. Но в реальности слишком много тьмы. Слишком много ворон.

Адамы и Евы когда-то говорили: «Мы — это то, что мы едим». Но я думаю, лучше так: «Мы — это то, о чем мы мечтаем». Потому что если человек не может мечтать, зачем вообще жить?