Мэри, безусловно, не принадлежала к их числу. Она больше походила на должников, которые сидели небольшими группками с безутешным видом и испытывали горький стыд от событий, которые довели их до тюрьмы, и ни надежд, ни присутствия духа у них больше не оставалось.

И все-таки блестящая красная лента в волосах Мэри, немного не гармонировавшая с ее потрепанным и грязным платьем, наводила на мысль, что неукротимый дух, который сохранял ей жизнь во всех этих испытаниях, еще теплился в ней, хоть и был подавлен. Она храбро спросила, собирается ли он защищать и ее четверых друзей. Когда он заявил, что чувствует силы только на то, чтобы бороться за ее дело, она отвернулась от него, будто давая понять, что аудиенция окончена.

— Тогда я не могу принять вашу помощь, — сказала Мэри. — Мы все время были вместе, они мои друзья, и я их не оставлю.

У Босвелла не укладывалось в голове, как кто-то, находящийся в таком отчаянном положении, мог считать дружбу важнее собственной жизни. Он умолял Мэри, объяснял, что может выиграть ее дело, поскольку симпатии общественности будут на ее стороне из-за ее детей. А еще он думал, но не мог сказать вслух, что рассматривает ее дело как подходящую арену для демонстрации своих талантов. Он хотел сыграть на чувствах и уже видел самого себя, произносящего драматичную и душераздирающую заключительную речь. Но если бы ему пришлось защищать еще и четырех мужчин, которые были, несомненно, сомнительными личностями, симпатии общественности к Мэри заметно поубавились бы.

— У меня не осталось никого — только четверо друзей, — произнесла Мэри просто. — Мы вместе прошли через ад, и они мне как братья. Я разделю их судьбу.

— Вы думаете, они сделали бы для вас то же самое? — спросил Босвелл. — Я думаю, что нет, Мэри. Каждый из них сделал бы все, чтобы спасти свою шкуру вне зависимости от того, что произошло бы с вами.

— Может быть, — вздохнула она. — Когда-то для того, чтобы выжить, я была готова на все. Но это уже в прошлом. Теперь я уже не ценю свою жизнь так высоко.

Джеймс был потрясен ее благородством, но предположил, что, потеряв присутствие духа, она вместе с ним потеряла и здравый смысл.

— Ну и как ты собираешься вернуть ей это присутствие духа, Боззи? — спросил он сам себя, галантно поздоровавшись на ходу с хорошенькой девушкой, которая шла в сопровождении пожилой компаньонки.

Он задержался и оглянулся на девушку, заметив ее тонкую талию, элегантный бант на турнюре ее розового платья и шляпку, отделанную маргаритками. У Вероники и Эуфемии, его двух старших дочерей, в гардеробе было много таких платьев и шляпок, и ничего не радовало их так, как покупка новых нарядов. Может быть, Мэри снова оживет, если станет носить красивую одежду?

Атмосфера в крошечной камере Ньюгейта была напряженной. Четверо мужчин смотрели на Мэри с холодом и подозрительностью.

— Не смотрите на меня так! — воскликнула она с возмущением. — Я не рассказала вам о его визите только потому, что он не может нам помочь.

Мужчины вернулись в камеру поздно вечером в сильном подпитии. Если бы они были трезвыми, Мэри, вероятно, сообщила бы им о визите господина Босвелла. Но пока они отсыпались после пьянки, она решила, что от этого рассказа толку не будет. Господин Босвелл хотел помочь только ей, но не им, и, если бы она рассказала им об этом, они бы только оскорбились.

К несчастью, Мэри не подумала, что гость с воли привлечет столько внимания и пересудов как среди заключенных, так и среди надзирателей. К тому времени, когда мужчины протрезвели и вернулись в пивную, казалось, вся тюрьма уже знала о джентльмене-адвокате, посетившем ее.

— Что за интриги ты плетешь? — выпалил Джеймс, и при этом его худощавое лицо вспыхнуло от гнева.

— Нет никаких интриг, — отрезала Мэри. — Спинкс привел его сюда, потому что ему было любопытно узнать о нас, но он не был достаточно заинтересован, чтобы защищать нас.

— Ты позволила адвокату прийти и уйти, не позвав меня? — зарычал на нее Джеймс. — Я же мог его заинтересовать!

Мэри пожала плечами.

— В пьяном виде? Вряд ли он бы захотел защищать нас.

— Я могу держать стакан в руке и разговаривать с окружающими, пьяный или трезвый, — рявкнул Джеймс. — Держу пари, ты даже не попыталась уговорить его. Ты, может, и ждешь, когда тебе на шею накинут веревку, но никто из нас к этому не стремится.

Мэри умоляюще посмотрела на остальных.

— Ты же не можешь не знать, что я сделала бы все, что в моих силах, чтобы помочь вам! Неужели дешевый джин помутил ваш рассудок?

Все мужчины выглядели немного глуповато.

— Но Джеймс прав, ты должна была пойти и позвать нас, — сказал Билл упрямо. — Он умеет уговаривать. Тебе уже просто все равно.

— Пусть мне все равно, что будет со мной, но не все равно, что будет с вами, — запальчиво ответила Мэри. — И если хотите знать, по-моему, вы уподобляетесь всем остальным в этой тюрьме: напиваетесь до безобразия и трахаете все, что шевелится.

— Он еще вернется? — спросил Нат с надеждой.

— Сомневаюсь, — сказала она коротко. — Он ничего не может для нас сделать.

Они услышали, как по коридору идет Спинкс, закрывая двери камер на ночь. Мэри удалилась в свой угол камеры и легла, надеясь, что быстро угасающий свет успокоит их. Джеймс и Билл еще какое-то время тихо разговаривали. Мэри даже не пыталась слушать, она была до крайности уставшей и подавленной.

Господин Босвелл был таким приятным человеком. Кроме Тенча, никто никогда не проявлял такого живого интереса к ней. Может быть, она должна была попытаться уговорить его помочь им всем? Что, если бы она умоляла со слезами, цеплялась за него или даже предложила бы ему себя?

«Тебя ни один мужчина не захочет, когда ты в таком виде», — подумала она. Даже не глядя на себя в зеркало, Мэри понимала, что она сейчас выглядит не очень соблазнительно. Пребывание на жарком солнце и плохое питание состарили ее раньше времени: в ее теле не было изгибов, ему не доставало мягкости. Даже Сэм, который в прошлом испытывал к ней романтические чувства, и она знала это наверняка, растерял их после ареста в Купанге.

Мэри услышала вдалеке женский крик. Так могла кричать только роженица, и у Мэри от сочувствия сжалось все внутри. Ее удивило, что после всех ужасов, которые она видела в прошлом, после всех обид и унижений она все еще способна сопереживать чужой боли. Мэри должна была совсем очерстветь. Ей должно быть все равно, выживет ли новорожденный младенец. Но она не испытывала безразличия: каждый раз, когда Мэри проходила мимо двери в общую камеру, она чувствовала себя виноватой в том, что эти несчастные голодны, грязны и больны, в то время как она может выходить на воздух, есть, пить и спать в приличной камере.

Крики вдруг прекратились. Мэри было интересно, родила ли женщина в конце концов или умерла. Ради ее же блага Мэри надеялась на последнее, потому что, если бы женщина выжила, ее неприятности только увеличились бы.