— Нас вообще когда-нибудь помилуют? — спросила она тихим голосом. — Если этого не произойдет, скажите мне сейчас, Боззи. Я уже не могу больше ждать.

Каждый раз, приходя в тюрьму, Босвелл рассказывал ей, как он занят ее делом и делами ее друзей. Он сказал, что надоедает всем, давит на Генри Дундаса и всех своих знакомых влиятельных людей. Но месяцы медленно тянулись, и Мэри невольно начала подозревать, что обещания Босвелла оказались пустыми.

— Прошло уже семь лет с тех пор, как вас арестовали, — сказал мягко Босвелл. — Вы вытерпели это с такой стойкостью. Вы наверняка сможете потерпеть еще совсем чуть-чуть. Или вы потеряли веру в меня?

Мэри не хотела признать, что так оно и есть, потому что отлично отдавала себе отчет в том, что слишком мало знала о мире за стенами тюрьмы, о юристах, судьях и секретарях внутренних дел. Босвелл имел привычку разговаривать с ней как с равной, рассказывал ей о знаменитостях, с которыми встречался, вечеринках, в которых принимал участие, о театрах и о концертах, предполагая, что она знает, о чем или о ком он говорит. Но откуда она могла знать? Мэри была неграмотной деревенской девушкой. Единственным подобием концерта, которое она видела, был марширующий оркестр в Плимуте. Ни разу в жизни она не садилась за стол, сервированный серебряными приборами и хрустальными бокалами.

Когда Босвелл говорил о лорде Фэлмаусе, Эване Непине и Генри Дундасе — чиновниках, с которыми он встречался по делу Мэри, — эти имена ей ни о чем не говорили. Она не знала ничего об этих людях. Мэри иногда даже предполагала, что он выдумал их, чтобы создать впечатление бурной деятельности.

У ее отца была поговорка «В королевстве слепых одноглазый человек — король». Только в Порт-Джексоне она поняла, что это значит. Там она была умнее большинства заключенных, многих морских пехотинцев и даже некоторых офицеров. Мэри пришла к мнению, что разбирается в людях и способна справиться с любыми трудностями.

Но Лондон и Ньюгейт совсем не то же самое, что Порт-Джексон. Здесь все отличались острым умом. Возможно, у них было не больше книжного образования, чем у нее, но они обладали хитростью. Все они — будь то заключенные, надзиратели или посетители — имели более глубокие знания и больше опыта, чем она.

Возможно, Мэри побывала на самом дне и вернулась оттуда, но, с тех пор как она попала в Ньюгейт, она увидела, насколько ограничены на самом деле ее способности. Мэри умела ловить рыбу, потрошить ее и готовить. Она умела управлять лодкой и могла помочь построить хижину. И это было практически все. Мэри возлагала все свои надежды на Босвелла, потому что он умен и образован, но, возможно, она сделала глупость.

— Я думаю, что потеряла веру в себя, — призналась Мэри с вздохом.

— Это вполне понятно, — сказал Босвелл, и в его темных глазах появилось сочувствие. — Ньюгейт пытается уничтожить каждого, кто проходит через его двери. Но вы должны бороться с этим, Мэри. Посмотрите вокруг: на женщин, которые продаются за стакан джина, на мужчин, которые могут стянуть ботинки со спящего, и напомните себе, что вы не одна из них. Вы, благодаря вашей смелости и выносливости, покорили сердца целой нации. Каждый день люди спрашивают меня, как ваши дела, и суют мне деньги для вас.

— Правда? — спросила Мэри удивленно, и ее глаза сузились. — Так где же они?

Босвелл фыркнул.

— Я держу их в надежном месте на тот момент, когда они вам понадобятся. Было бы неблагоразумно с вашей стороны держать их здесь, но я записываю каждый пенс, и, когда вас выпустят, деньги будут потрачены на жилье, одежду, еду и дорогу туда, куда вы захотите поехать.

Мэри кивнула, приободрившись оттого, что он сказал «когда», а не «если».

— Но вы мне можете сказать хотя бы, через сколько недель ситуация прояснится?

Босвелл покачал головой.

— Я не могу, Мэри. Я делаю все, что в моих силах, обращаясь к людям, которые могут ускорить ваше освобождение. Я не могу сделать больше, чем уже делаю.

После того как Босвелл ушел, Мэри отправилась в пивную разыскивать мужчин. Несмотря на ее отвращение к этому месту, у нее не было желания в одиночестве ждать в камере их возвращения.

Как всегда, запах дешевого спиртного, табака и человеческого пота чуть не сбили ее с ног, когда Мэри открыла дверь. Комната была маленькой, похожей на подвал, с серыми каменными стенами, холодными и влажными на ощупь. Она освещалась коптящим фонарем, и единственной мебелью была пара расшатанных скамеек. Свежий воздух проходил только через дверь, но завсегдатаи пивной, похоже, привыкли к этой духоте.

В тот день комната оказалась не такой переполненной, как всегда, вероятно, потому, что в общих камерах была эпидемия лихорадки. И все же в ней находилось около шестнадцати мужчин и четверо женщин, две из которых показались Мэри новенькими, потому что она не видела их раньше. Одна из женщин, одетая в кричащее, багрово-голубое, полосатое платье, сидела верхом на колене у мужчины, потягивая из бутылки, и позволяла ему ласкать свою грудь.

Каждый раз, когда Мэри заходила сюда, она испытывала приступ тошноты. Дело было не в том, что она не одобряла людей, которые пили здесь или в любом другом месте, — выпивка была таким же действенным способом справиться с пребыванием в тюрьме, как и молитва. Но пивная, казалось, будила в людях все самое худшее. Они хвастались, ныли, издевались над более слабыми. Неуклюжие сексуальные акты, часто с комментариями участников, были обычным явлением. Однажды Мэри зашла сюда и увидела, как мужчина столкнул женщину со своих колен, только что совокупившись с ней, а другой схватил ее и тоже использовал, причем все остальные аплодировали ему.

Здесь также затевались интриги против непопулярных заключенных, и, поскольку зависть обычно была главной причиной самых злобных нападок в Ньюгейте, Мэри все время боялась за себя и за своих друзей.

— Мэри, моя дорогая малышка! — воскликнул Джеймс, увидев ее в проходе. — Иди сюда, выпей с нами!

Джеймс сильно изменился с момента их прибытия в Ньюгейт. Его скандальная репутация, умение писать и читать и природное обаяние почти сразу выделили его среди остальных заключенных. Поддержанию его имиджа благоприятствовал также поток дам, приходивших навестить его. В красивой чистой одежде, аккуратно побритый, Джеймс стал похож на члена ирландского аристократического общества. Он никогда не отличался красотой из-за большого лба и носа, но он умел элегантно носить свою новую одежду, и его юмор и сердечность располагали к нему.

У Мэри упало сердце, когда она увидела его лицо, красное от алкоголя. Шатаясь, Джеймс двинулся к ней, но еще хуже, чем его пьяный вид, была компания, в которой он пил. Амос Китинг и Джек Снид были настоящими отбросами общества, безобразными как телом, так и душой. Они вдвоем до смерти забили дубинками богатую пожилую вдову, когда она застала их за ограблением ее дома. И даже сейчас, в ожидании смертной казни, они не испытывали абсолютно никаких угрызений совести и даже хвастались этим. Ната, Билла и Сэма не было в комнате, и Мэри подозревала, что они ушли, потому что не желали находиться в компании Амоса и Джека.