Когда я просыпаюсь на следующее утро, Войны в шатре уже нет.

Мне становится не по себе. Раньше Всадник иногда уходил рано, но это случалось еще тогда, когда он со своими приспешниками разрабатывал планы набегов. Такого давно уже не было.

Одевшись, заставляю себя немного поесть – утренняя тошнота ослабевает, – и выхожу из шатра. Лагерь уже наполняется звуками жизни. Пройдя немного, замечаю Войну. Он стоит на краю лагеря, гладит Деймоса по морде. Ветер пустыни треплет темные волосы Всадника.

Меня он не замечает, пока я не подхожу вплотную, а заметив, радостно улыбается. В его лице почти нет жестокости – сейчас он мог бы сойти за человека.

Ты по частичкам откалываешь от него его инаковость, и он постепенно становится таким же, как и все мы.

Не знаю, хочу ли я, чтобы он стал таким же, как мы. Мне нравится его странность. Но, может быть, мне еще удастся ее сохранить.

Война продолжает гладить Деймоса. Конь отталкивает руку хозяина и делает несколько шагов в мою сторону. Подойдя, конь тычется мордой мне в грудь. Всадник с интересом наблюдает за нами. В какой-то момент я решаю, что он вот-вот отпустит какое-нибудь замечание насчет того, какую милую пару составляем мы с Деймосом (кстати, это правда), но Всадник говорит совсем другое:

– Мы оставляем Зару и остальных из лагеря.

Наступает тишина, я молча продолжаю гладить его лошадь. Я не понимаю, что он хочет сказать.

– Оставляем всех, кроме Фобосов, – добавляет он.

Я поднимаю голову, смотрю на Войну.

– Что это значит? В каком смысле – оставляем?

– Они останутся в следующем городе. Лагеря больше не будет.

Только теперь до меня начинает доходить.

– Как? Почему? – сердце колотится в груди, как безумное. – Ты что, решил их убить?

Я этого не допущу. Не дам убить Зару, Мамуна, остальных.

Война сдвигает брови.

– Этого я не говорил. Сказал только, что мы их оставляем.

– Значит, они будут жить? – переспрашиваю я.

– Может да, а, может, нет. Это будет зависеть от их судьбы и везения.

Изо всех сил пытаюсь понять: впервые в истории Война освободит пленных. Да, они далеко от дома – мы ведь уже дошли до Судана, – но они получат свободу и больше не будут находиться под гнетом Войны.

Я задыхаюсь, и восстановить дыхание удается не сразу. Меня обуревают смешанные чувства. Боль от того, что придется проститься с подругой. Сомнение – поверить во все это слишком трудно. Любопытство – неужели Война действительно принял такое решение? А потом меня охватывает странное волнение.

Что-то подобное я уже видела раньше, во время войны. В самом конце. Когда выводят войска, списывают оружие, сокращают постоянную армию. Я видела такое, когда в моей стране отгремела гражданская война. И вот теперь это происходит снова.

Зара и Мамун смогут жить спокойно – где-нибудь, где все не будет пропитано смертью и печалью. И остальная часть лагеря обретет некоторое подобие нормальной жизни. Как раньше уже не будет, вернуться к прежнему невозможно, но они получат еще один шанс, а такой надежды не было ни у кого в лагере.

– Почему ты это делаешь? – спрашиваю я у Войны.

Он улыбается мне.

– Ради твоего доброго сердца.

Не хочу, чтобы моя подруга уходила. Я и раньше этого не хотела, с того самого момента, когда Война сообщил мне новость, но сейчас это меня просто убивает.

Война уже распустил армию нежити, растянувшуюся на двадцать километров вдоль дороги, их разлагающиеся тела валяются повсюду на сухой земле. Он освободил мертвецов. Теперь пришло время освобождать живых.

Мы с Зарой и все остальные, кто жил в лагере, стоим в центре Донголы, городка в северном Судане, на берегу Нила. Места здесь живописные, солнечные, и я надеюсь, что подруге здесь будет хорошо.

Жители города, собравшись вокруг, смотрят на нас с подозрением. Война заключил с ними сделку, пообещав, что никому не причинит вреда при условии, что они позволят обитателям лагеря поселиться рядом с ними.

Непохоже, чтобы местных это привело в восторг (и я их не виню – Донгола, на мой взгляд, не совсем готова принять несколько тысяч человек), но выбора нет, и они соглашаются.

Неизвестно, будут ли они соблюдать условия и после нашего отъезда. Поэтому Война намерен оставить здесь парочку зомби, для присмотра. Что ни говори, мы, смертные, плохо умеем держать слово.

От нашей процессии уже начинают откалываться взрослые и дети. Они отстают, ведя за собой скот, таща пожитки. Я смотрю, как они уходят, и на сердце тяжело. Мы вместе проделали этот невероятный путь. Ужасное чувство – расставаться, уходить из жизни друг друга.

– Ты справишься? – заботливо спрашивает Зара. Она держит в поводу хмурого вонючего верблюда. У нее накопилось немало вещей, чтобы обеспечить себе и Мамуну комфорт и уют, но я по-прежнему схожу с ума от беспокойства за нее и мальчика.

Киваю в ответ. Она косится на мой живот, который теперь уже заметно выдается вперед.

– Ты уверена?

Не плакать. Только не плакать. Чтобы успокоиться, начинаю дышать носом.

– Со мной все будет отлично. А ты-то сама как, справишься? – я осматриваюсь и вижу негостеприимные лица вокруг. Это, конечно лучше неминуемой смерти, но люди не всегда готовы помогать друг другу. За последние месяцы я не раз в этом убеждалась.

Зара фыркает не то от возмущения, не то от смеха.

– Ты же знаешь, я могу позаботиться о себе и Мамуне. – Мальчик стоит рядом, вцепившись в ее ногу. – У меня все будет отлично.

– А остальные дети? – я закусываю губу. Здесь немало тех, кто остался без родителей.

– Я позабочусь и о них.

Шагнув вперед, обнимаю подругу.

– Я буду скучать, Зара. Ты даже не представляешь, как сильно я буду скучать.

Мы были вместе на протяжении месяцев, повидали и делали такое, что и вообразить трудно. Это очень сблизило нас. Когда я пытаюсь представить себе жизнь без нее, сердце начинает тоскливо ныть.

Зара крепче прижимает меня к себе.

– И я буду скучать по тебе, Мириам. Спасибо, что с первого дня была настоящим другом – и за то, что спасла жизнь мне и Мамуну.

Еще несколько секунд мы стоим, обнявшись. Наконец, я опускаюсь на колени перед ее племянником.

– Можно тебя обнять? – спрашиваю я.

После короткого колебания, он отпускает ногу Зары и подходит ко мне.

– Я буду скучать по тебе, дружок, – я крепко обнимаю его. – Ты уж заботься о своей тете.

Бросив на меня серьезный взгляд (думаю, на детском языке это означает «хорошо»), малыш снова отступает к Заре.