«Не имей зависти к Беркуту, Арлинг», – сказал он себе, и понял, что на этот раз говорил искренне.

У имана был хороший, сильный голос. Он ровно лился ему в след, а Арлинг бежал по знакомым дорожкам сада, мечтая скорее оказаться на пыльной улице. Кучеяры любили петь, и делали это часто и с охотой. И еще они часто пели тогда, когда не могли подобрать слова, чтобы выразить то, что творилось у них на душе. Тянули красивые, длинные ноты, не вкладывая в них смысл и содержание. Прямо, как сейчас пел иман.

«Каких же слов, вы не смогли найти для меня, учитель?»

Регарди толкнул тяжелую створку ворот и навсегда покинул Школу Белого Петуха.

Арлинг плеснул на дно бокала и принялся рассматривать мутный напиток. В душе царили покой и безмятежность, располагая к созерцанию мира и размышлению вслух о смысле жизни. Его аудитория состояла только из старого Холгера, который неотступно следовал за ним повсюду, но Регарди это было неважно. В Ярле, загородной резиденции Канцлера, куда его отправили коротать лето, кроме горстки слуг и охраны все равно больше никого не было. Целыми сутками Арлинг предавался пьянству и развлекал старика лекциями о конце света, загробном мире и пагубной природе человеческой.

Стоял июль, душный и ленивый месяц, когда воздух густел, словно патока, а ночами на землю опускались туманы, от которых гибли посевы фермеров, и чесалась кожа. Обещанные дожди с запада так и не пришли, и Согдиана срочно закупала зерно в Самонийских княжествах и повышала продуктовые сборы в провинциях. Переговоры Канцлера с лидерами арваксов не увенчались успехом, и к северным провинциям стягивались войска. О войне никто не говорил, но огромные галеры, которые солдаты перетаскивали по суше из Аслимского залива в порт Зимний, негласно свидетельствовали о грядущих переменах. Принц Дваро захватил Галакр в Южной Родии и вот уже несколько месяцев удерживал город, требуя отставки Канцлера. Слава Армии Жестоких простиралась далеко за пределы завоеваний Согдарии, но ее давно не хватало для удержания порядка на императорских территориях. Они были похожи на гигантскую губку, которая, набрякнув влагой, тонула, не в силах справиться с тяжестью собственного веса. Мятежи провинций, недовольных высокими поборами, политические игры и заговоры подтачивали Империю изнутри, заставляя опасно шататься каждый раз, когда ветра начинали дуть в ее паруса чуть сильнее.

Но для Арлинга Регарди происходящее в мире давно утратило значение. Он с удовольствием купался в безделье, много пил и представлял встречу с Магдой, которую решил отложить до следующей зимы, а точнее до последнего воскресенья февраля. Дня, когда из его мира ушла любовь.

Он не видел отца уже много месяцев, но Канцлер постоянно напоминал о себе многочисленной охраной, приставленной к нему днем и ночью. Бардарон тоже был поблизости. Арлинг с трудом сопротивлялся желанию подсыпать ему яд в пиво. Впрочем, Регарди сомневался, что отрава подействовала бы на отставного офицера. Он не встречал более здорового и сильного драгана, чем Бардарон, который смахивал на демона из личной свиты Амирона. Или на Глобритоля. Воспоминания о тараскандрийце были не очень приятны.

И еще отец стал писать ему письма. Это было неожиданно, подозрительно и в какой-то степени трогательно. Элджерон напоминал ему льва, который, перекусив бедром косули, решил пообщаться с ее головой. Письма были ни о чем, с подробным описанием поездок Канцлера по северным провинциям и с малопонятными выводами. Арлинг их игнорировал, отправляя в камин, сразу после прочтения. Он даже не знал, зачем читал их.

Количество отцовских посланий резко увеличилось после первых попыток молодого Регарди свести счеты с жизнью в начале лета. Изменилось и их содержание. Не вспоминая события последних месяцев, Элджерон общался с ним так, словно они волшебным образом перенеслись лет на десять назад, когда отца и сына еще не разделяла пропасть вражды и ненависти. Будто извиняясь, Канцлер подробно объяснял причину своей задержки на Севере, обещал приехать к концу лета и отправиться вместе с ним на охоту. Отец также сообщал, что за Арлингом сохранили его место в Академии, куда он мог вернуться в любой момент. Регарди было все равно. Учеба в его планы не входила.

Император пригласил его на каникулы во Флерию, куда уехал на лето весь двор, но Арлинг отказался, сославшись на необходимость восполнить пробелы в знаниях перед наступлением учебного года. Предлог был благородным, и Седрик настаивать не стал.

С Императором уехал весь двор, и Регарди вздохнул свободнее. История с его похищением придала ему популярности и ненужного внимания, которого Арлингу и так хватало со стороны Бардарона и стражи. Если бы Император забрал с собой еще и Терезу Монтеро, Регарди можно было назвать почти счастливым. Арлинг избегал ее любыми способами, но сестра Даррена проявила удивительную настойчивость, подстерегая его везде, куда бы он ни направился. Тереза никому не рассказала о его весеннем визите, но Арлинг не сомневался, что у нее уже был готов ответный шаг, и она просто ждала подходящего момента. Как бы там ни было, он собирался ее опередить.

О Даррене Монтеро ничего не было слышно, и хотя Холгер предлагал написать ему письмо, Арлинга больше не интересовала судьба бывшего друга.

Он отказался возвращаться во дворец, поселившись в портовом особняке отца. Удаленность дома соответствовала его планам и настроению, но еще большим подарком судьбы стало то, что ему вернули карманные расходы. Теперь Регарди мог позволить себе любой дорогостоящий яд, не ломая голову над тем, где достать денег. Перчатки для Терезы обошлись недешево и стоили ему парадных сапог, вышитых золотой нитью с бриллиантами.

К вопросу самоубийства Арлинг подошел тщательно. Сначала он хотел отравиться. Все портил Бардарон, который, казалось, отрастил себе пару глаз на затылке и научился видеть сквозь стены. С большим трудом Регарди подкупил поваренка, пообещав ему кинжал из родовой коллекции холодного оружия, если тот сбегает к городской травнице с поручением. Завернув в платок перстень и десяток золотых монет, Арлинг передал их мальчишке, наказав вернуться домой с коробкой, которую открывать категорически запретил. Поваренок оказался расторопным. К вечеру у Регарди был заветный ларец с ядами. Утро он встречать не собирался.

Но, потратив на изучение содержимого короба полночи, Арлинг был неприятно удивлен. Стоило ему взять в руки бутылек или пилюлю, как в голове всплывало лицо отцовского дегустатора, который однажды отведал-таки отравленного пирога. Его нашли в ванной комнате, перепачканного блевотиной и испражнениями, с почерневшим языком, который не помещался во рту, и сорванными ногтями. Бедняга скончался в страшных мучениях. Боль Регарди не страшила, но недостойной смерти он не хотел. И хотя инструкции по применению, приложенные к ядам, обещали плавное и незаметное погружение в вечный сон, воспользоваться порошками он так и не решился. К утру, Арлинг был бледный и не выспавшийся, но преисполненный еще большей готовностью уйти из жизни.

Через неделю он придумал более мужественный способ самоубийства. Регарди решил себя заколоть. Для этой цели он выбрал короткий клинок с простой гардой, который как-то приобрел у кузнеца в Мастаршильде. Поднявшись после обеда к себе в комнату, Арлинг заявил Бардарону, что собирается спать и его нельзя беспокоить до вечера. Офицер равнодушно пожал плечами и ушел играть в карты со стражей. Все складывалось удачно. Регарди закрыл шторы и устроился посреди комнаты в единственном луче света, который пробивался сквозь неплотно задернутую портьеру. Мир обойдется без его предсмертной записки. Ведь с уходом Магды жизнь стала пустой и бессмысленной.