собрание 2001 года обещало вывести этот крестовый поход на новый уровень. Гости заполняли коктейльную зону, смешавшую атмосферу диско с эстетикой влажных лесов: сотни зеленых полюсов поднимались почти на шесть метров к потолку, изображение зеленых крон проектировалось на стену, постоянно перемещающийся зеленый луч выискивал знаменитостей. Там были актриса Мэг Райан, бейсбольная звезда Кейт Эрнандес и корреспондент Том Брокау, а также масса руководителей хедж-фондов. Официанты обслуживали гостей с почти военной энергией. Регулировщики, вооруженные флуоресцентными жезлами, управляли движением людей с подносами по кухне1.

Ужин, устраиваемый Robin Hood, был доказательством того, что эпитафия Сороса хедж-фондам была преждевременной. Сам Стэн Дракенмиллер спонсировал событие, вернувшись на рынки почти сразу после ухода из Quantum, — теперь он возглавлял собственную фирму, Duquesne Capital Management. Элита титанов явилась на торжественный ужин, выложив по 5 тысяч долларов за билет и горя желанием поторговаться на аукционе. Кто-то заплатил около 540 тысяч за привилегию отобедать с ведущим финансовым магнатом. Кто-то раскошелился на 260 тысяч долларов за пакет «Стань звездой», частью которого была роль в массовке в фильме Рассела Кроу «Игры разума», проход в «Дуплексе» Дрю Берримор и ужин со звездной голливудской парой — Кэтрин Зета Джонс и Майклом Дугласом. Жена Пола Тюдора Джонса, Соня, за 420 тысяч долларов сторговала посещение урока йоги у Мадонны и Гвинет Пэлтроу: «Давайте, народ, вы же сами не сможете растянуться!» — подогревал публику комик Джерри Сейнфелд, выставляя этот лот. Когда торги закончились, часть стены столовой залы опустилась, на гостей посыпались выстрелившие конфетти, и на сцену выплыл Роберт Плант, известный не очень молодой части аудитории как солист Led Zeppelin.

В конце вечера организация Джонса собрала 13,5 миллиона долларов, демонстрируя, что благосостояние хедж-фондов стало серьезной социальной силой. Тем временем старейший и крупнейший филантроп из хедж-фондов, Open Society Institute Джорджа Сороса, в год распределял 450 миллионов долларов; а в 2002 году Арки Буссон, направлявший капитал Полу Джонсу и другим от инвесторов в Европе, создал ARK — Absolute Return for Kids, ставший эквивалентом Robin Hood в Лондоне. И все же самое большое филантропическое влияние хеджевых фондов лежало далеко за пределами этого: не столько в устраиваемых ими благотворительных акциях, сколько в тех прибылях, которые получали благотворительные организации, инвестировавшие в них. К началу 2000-х годов миллиарды долларов заработков хедж-фондов потекли в портфели университетов, увеличивая их способность финансировать все — от научных изысканий, до стипендий студентам из бедных семей. Так же как это эльдорадо изменило перспективы обучения, оно изменило и характер хеджевых фондов. По мере привлечения институциональных средств хедж-фонды становились крупнее, искуснее и методичнее. Они превращались в настоящую индустрию.

Пионером альянсов между благотворительными организациями и хедж-фондами был Дэвид Свенсен из Йельского университета. Это был высокий, худой, аскетичный интеллектуал — «крепко замешанный на Среднем Западе», как говорил о нем один друг, — и помимо всего прочего он был одержим обостренным желанием морального миссионерства. Он рос в Ривер Фолс, Висконсин, и через группу прихожан организовал клуб вторичной переработки отходов; его мать и сестра служили в лютеранской церкви, и его амбиции были направлены на следование прогрессивным политическим традициям штата и избрание в сенат. Но после поступления в Йельскую экономическую докторантуру Свенсен свернул в другую сторону. Он подружился с будущим нобелевским лауреатом Джеймсом Тобином. Он познакомился с выдающейся фирмой на Уолл-стрит — Salomon Brothers, предоставившей ему данные для диссертации. Он приобрел страсть к финансам и ко всей йельской атмосфере.

Когда в 1980 году Свенсен получил докторскую степень, его тут же пригласили на работу в Salomon, и он процветал в конкурентной культуре Уолл-стрит. Он помог составить финансовую историю следующего года, сыграв роль в создании первого валютного свопа, сделки между IBM и World Bank, позволившей технологической компании хеджировать свои финансовые риски швейцарскими франками и немецкими марками. В 1982 году его переманили в Lehman Brothers, предложив пост руководителя нового банковского отдела своп-сделок2. Но в 1985 году, когда его бывшие преподаватели пригласили Свенсена возглавить неблагополучную благотворительную организацию Йеля, он с радостью согласился. Он отказался от бонусов инвестиционно-банковской сферы ради заставленного книгами кабинета в студенческом городке университета, понизив тем самым свою зарплату на 80 %. Годы спустя какой-то поклонник Уолл-стрит заметил, что Свенсен мог бы стать миллиардером, примени он свои таланты к руководству хедж-фондом.

«Что с тобой не так?» — спросил он.

«Должно быть, генетический сбой», — ответил Свенсен3.

Когда Свенсен возглавил благотворительную организацию Йеля, более четырех пятых ее активов были вложены в акции, облигации и валюту США и только одна десятая — в так называемые альтернативные инвестиции, короче говоря, она напоминала любой другой университетский благотворительный фонд. Для молодого человека, вернувшегося из мира инноваций Уоллстрит, это казалось слишком простым. Кроме того, это шло вразрез с исследованием наставника Свенсена, Джеймса Тобина, который способствовал продвижению идеи, что диверсификация портфеля — это бесплатный сыр в мышеловке экономики. В современной финансовой системе, считал Свенсен, диверсификация должна быть чем-то большим, чем простым держанием широкой линейки американских облигаций и акций: такие активы, как иностранная валюта, недвижимость, частный акционерный капитал, нефть, газ и лес, давали возможность иметь прибыль, подобную прибыли с акций, одновременно существенно диверсифицируя риски. Затем существовала еще одна форма активов, особенно занимавшая Свенсена. Он назвал ее «абсолютный доход», и за следующие годы этот термин вошел в инвестиционный лексикон, став синонимом хеджевых фондов.

Моралист в Свенсене не имел никакого желания помогать менеджерам хеджевых фондов зарабатывать состояния. Но экономист внутри него был впечатлен дизайном хеджевых стимулов. Он знал, что чем больше инвестиционный фонд, тем сложнее руководителю фонда добиваться прибылей, поэтому ему не нравились премиальные выплаты, привязанные к объему двигаемого менеджером капитала. Он предпочитал поощрительные премиальные выплаты за деятельность, составлявшие большую часть доходов хедж-фондов. Свенсен отдавал себе отчет в том, что премиальные выплаты только за деятельность сами по себе могут вести к слишком большим рискам: менеджеры хеджевых фондов получали десятую часть с улучшения показателей, но не платили никаких штрафов в случае неудачи. Поэтому он искал менеджеров, хранивших собственные сбережения в хедж-фондах, где они работали, и, к своей радости, нашел таких довольно много. Но что действительно интересовало Свенсена, так это размах и источник прибылей хедж-фондов. Они обещали прибыли, соразмерные капиталу, которые не соотносились с рыночными индексами, предлагая бесплатный сыр диверсификации.

Осознание потенциала хеджевых фондов заняло у Свенсена какое-то время. В 1987 году, два года спустя после принятия Свенсеном обязанностей