Кудинов достал сигарету и золотую зажигалку, которую я ему подарил на день рождения пару лет назад, когда мы пересеклись в Вене. Он снова, глядя на меня, покрутил ее в руке, как бы говоря: «Видишь, не расстаюсь с твоим подарком!», и прикурил.

Лодка была небольшой, и мы сидели слишком близко друг к друге Поэтому Лешка задрал голову и выпустил облачко дыма в небо. Он так и остался с поднятой головой, подставляя щеки последним лучам солнца, блаженно улыбаясь и всем своим видом подчеркивая, как он наслаждается своей спокойной и полной неги и удовольствий жизнью. Он в минуты опасности всегда становился таким.

Замершая на корточках фигурка сикха все удалялась. Поскольку Кудинов даже закрыл глаза, впитывая гармонию этого момента, я оглянулся — убедиться, что не сбился с курса. Нет, вот он, Водный дворец! Легкие ажурные башни с куполами по углам здания и в центре каждого крыла, арки наполовину затопленных крытых галерей, кроны деревьев, над которыми стайками носились птицы. Оттуда, тесня шум дороги, уже доносился их предзакатный гомон. Я присмотрелся — людей видно не было.

— Мне казалось, мы хотели покончить с этим засветло, — не открывая глаз, заметил Кудинов. — Я, конечно, никого не тороплю!

Сибарит чертов!

— Хотите погрести вместо меня?

— На обратном пути, друг мой! Когда вы окончательно выбьетесь из сил! — пообещал Лешка, выпуская очередное облачко дыма.

Он открыл глаза, лишь, когда мы подплыли к самым стенам дворца. Издали он казался во вполне приличном состоянии, но сейчас мы видели облупленные колонны арок, побеги растений из каждой щели и кое-где черные пятна плесени на розовых камнях. Без видимых признаков ссоры гомон птиц во внутреннем дворе стал оглушительным.

Галереи под арками, как я уже говорил, были наполовину затоплены. Однако по фасаду как бы двумя сторонами треугольника к крыше вели две лестницы. На ступеньках ближайшей к нам лестницы сидело двое сикхов, одетых в грязные хламиды, из-под которых торчали подштанники неопределенного цвета. Волосы под тюрбанами у них были спутаны, вид диковатый, ноги босые. Похоже, они здесь жили постоянно.

Я развернул лодку так, чтобы она причалила к ступенькам. Один из голодранцев, нагнувшись, протянул мне руку. Он даже не кивнул нам. Так вел бы себя матрос на причале, с утра до вечера помогающий сходить пассажирам парома.

Я ухватил сикха за руку, едва не стащив его вниз. Плохое питание? Отсутствие физических нагрузок? Держась за стену, мы с Кудиновым сами выбрались на ступени. Второй островитянин ловко, как обезьяна, пробрался в лодку и выбросил наружу веревку, которую его товарищ принялся привязывать к каменным перилам. Покончив с этим, он сделал нам знак подниматься за ним.

Лестница заканчивалась не на крыше дворца, как я предполагал, а на вершине стены. Дворца, как такового, и не было. Было четыре высокие стены по сторонам квадрата, которые с земли казались фасадами, но, на самом деле, на них едва могли разминуться две пары гуляющих придворных. Внутри квадрата был разбит парк. Сейчас он был затоплен водой, но из нее торчали тонкие стволы дюжины деревьев с компактными круглыми кронами. Обезьян, о которых говорил Барат Сыркар, видно не было, — только множество ярких птиц, порхающих над деревьями, как пчелы над цветами.

Помещениями по-настоящему могли служить только башни по углам квадрата и в центре каждой стороны. В одну из центральных башен мы сейчас и входили. Здесь тоже была лестница, которая теперь вела вниз. Мы вступили на почерневшие, с серой дорожкой посередине, ступени. Пахло затхлой водой, стены кое-где были покрыты плесенью, на потолках чернели круги от протекшей воды. Снизу доносился мерный стук камня о камень.

Мы спустились на второй этаж, откуда сквозь широкое окно было видно озеро и дорога в Джайпур. Следуя за нашим провожатым, мы повернули налево и вступили в анфиладу узких комнат, скорее даже, в разделенный перегородками коридор. В первой комнатке обнаружился еще один абориген. Он клал в углубление в каменном полу орехи и колол их небольшим булыжником. Он едва поднял на нас голову.

— Всюду жизнь! — констатировал по-русски мой друг.

Мы дошли до угловой башни, в оконных проемах которой снова увидели берег. Здесь мы снова повернули налево, в коридор, ведущий к следующей центральной башне. Запах сырости постепенно вытеснялся тяжелой волной дымящихся благовоний. Темнота помещений разрезалась последними лучами заходящего солнца: свет-мрак, свет-мрак. Я замер: сцена была как две капли воды похожа на ту, которую я видел во сне. Я-то думал, что она происходила в Амберской крепости, но это вполне мог быть и Водный дворец.

Центральная башня была утоплена вглубь двора. В ней даже уместился небольшой, но достойный магараджи зал для аудиенций. Окна были забраны резными каменными решетками. Потолок был расписан, и даже сегодня по нему, несмотря на черно-зеленые язвы плесени, мерно шагали слоны, покачивая беседками на широких спинах, сквозь пальмовые рощи скакали всадники на горячих конях, под журчание фонтанов танцевали женщины в ярких одеждах и со столь же ярко расписанными лицами.

Меблировки только среди этого великолепия не хватало! На возвышении, где раньше, должно быть, стоял трон магараджи, теперь был расстелен полосатый матрас. На матрасе, покрытом разводами от былых луж, восседал пожилой мужчина. Это был сикх с заросшим седеющими волосами лицом и с голубым тюрбаном на голове. Из прочей одежды на нем были только короткие кожаные шаровары. Под гнусавое пение гимнов он что-то помешивал кинжалом в бронзовом ритуальном сосуде.

Я думаю, и сам магараджа не восседал здесь с видом, столь наполненным осознания собственного величия. И поза, и каждый жест сидевшего на грязном матрасе человека были исполнены достоинства и значительности. Это был владыка. В нем было что-то от Марлона Брандо из «Апокалипсиса сегодня», только весил этот человек раза в три меньше.

Все то время, пока мы шли к нему, спустившееся на землю божество продолжало свой обряд. Когда же, наконец, наш провожатый сделал нам знак остановиться метрах в двух от матраса, оно с трудом, как если бы веки его были покрыты слоем золота, подняло на нас взгляд. Я был готов зажмуриться — как от встречи с сияющими глазами Его Святейшего Преподобия Свами Махасайя Сарасвати. Но нет — глаза владыки были тяжелыми, смурными, как два замшелых камушка.

За моей спиной раздался смех. Кудинов, в отличие от меня, всегда умел увернуться, когда его хотели подмять.

— Фото! — воскликнул он. — Вы же позволите вас сфотографировать?

Я всегда ему завидовал.

Человек угрожающе перекосил лицо.

— Конечно, не стоит, — с такой же шутливой легкостью согласился Кудинов. И добавил по-русски. — Я же не в кунсткамере работаю!

Повелитель здешних мест молча протянул руку. Возможно, он и не говорил по-английски?

Я залез в сумку и протянул ему пачку, заклеенную ювелиром. Божество едва взглянуло на подпись и небрежным жестом бросило деньги на поднос, на котором стояло блюдо с какой-то массой, по виду напоминающей холодец. Потом его указательный палец сделал нетерпеливое движение, и провожатый подскочил к нему, взял с подноса такую же фигурку пляшущего Шивы, какую я получил от Барбары, и протянул мне. Я, нажав на нижние руки божества, раскрутил ее — в углублении лежала микроточка, похожая на пистон для игрушесного пистолета.