которой Варвара Сергеевна в последние насыщенные событиями дни почти успела забыть.

– Что, ограбила банк в ближнем зарубежье? Или охмурила его хозяина?

– Нет. Сорвала джекпот в казино. Без шуток. Короче, сукодей Петя умер. Ты не поверишь – от ковида.

– Печально. И что это значит?

– Как что? Я могу вернуться.

– Откуда инфа?

– Аря, ты в каком веке живешь? Я мониторила его почту через знакомого хакера, а когда выяснила, что он попал на ковидный учет, обученные люди стали мониторить его по больничкам. Умер наш Петя. Позавчера.

– Тебе бы следователем с такой хваткой и интуицией работать, а не заниматься по жизни фигней.

– С детства мечтала, как ты, но поезд давно ушел… Как Жора?

– Лучше всех! Рисует акварелью и перестал бояться собак.

– А сейчас что делает?

– Спит давно. Ты, мамаша, на часы-то посмотри.

– И где же он спит? – с недоверием поинтересовалась Регина.

– Не поверишь – в отдельной комнате. Засыпает не позже одиннадцати, безо всякого сериала.

– Ни фига себе… Придется теперь двушку снимать. Ты лучшая бабка в мире!

Обескураженная и, признаться, польщенная Варвара Сергеевна не нашла что возразить.

– Я не заплатила за квартиру. Нас выселили. Ищу другую, поближе к тебе. На следующей неделе планирую вернуться. Сообщу за день, сможешь приехать с Жорой в город?

– У меня есть варианты?

– Прости, но на дачу не попрусь.

– Тебя никто и не приглашает.

– Само собой, – почувствовав в голосе Самоваровой «нерв», довольно хмыкнула Регина. – Скоро увидимся, надеюсь, не так, как в прошлый раз. Посидим, поболтаем.

– Обойдусь. Болтать мне с тобой не о чем. С хакерами не дружу, закон не нарушаю. А парень у тебя хороший, только с ним нужно заниматься, а не сажать на полдня за планшет.

– Зря ты так, Аря! Я же ращу его одна. Я… я люблю его больше всего на свете! – горячо ответила Регина.

– Понимаю… Но все же позволь тебе дать совет: воспитание – это не только любовь, но и система, включающая в себя в том числе режим дня.

– Занудой ты стала с возрастом! Тебе не идет. Зануд мужики не любят.

– Пока не заметила, – улыбнулась заснувшему саду Варвара Сергеевна.

– Ладно. Спасибо тебе… Правда, невероятное спасибо… На связи.

35

Какое-то время Лаврентию и Лапушке удавалось скрывать ее болезнь.

У Лапушки была первая стадия – светобоязнь, озноб и отвращение к еде.

Так она протянула неделю: днем лежала в подвале, а Лаврентий, растерянный и подавленный, убеждая в этом и самого себя, отвечал остальным, что мамка подтравилась испорченным мясом.

Видя, как Лапушка почти все время спит в полумраке и сырости подвала, он и сам больше не видел солнца.

Солнце просто выключили, украли вместе с бабочками и ворчливым соленым великаном!

Поздним вечером они вдвоем выходили на воздух: во‐первых, это позволяло Лапушке не сдавать позиции и из последних сил проводить короткие, в темноте, скрывающей ее нездоровый вид, собрания; во‐вторых, ночные вылазки – прогулки вдоль зданий складов (дальше обессиленная Лапушка идти не могла) нужны были для того, чтобы поговорить наедине.

– Что дальше? – не в силах глядеть на любимую, уставился в усыпанное звездами и ставшее безразличным и холодным небо Лаврентий.

– Не знаю. Ты бы не стоял так близко, можешь заразиться.

– Никто точно не знает, как распространяется вирус. Я уже давно бы заразился. Скорее всего, он был в еде или в слюне того, кто нес для тебя кость. Рамзес выглядит нездоровым. Но он ходит по свету, днем. Вероятно, симптомы могут быть разными.

– Каким ты стал взрослым за это время! А был сущий ребенок, – грустно и нежно поглядела на него любимая и, чтобы не дать ему приблизиться, отошла на несколько шагов.

Лаврентий подошел к ней вплотную.

– Не будет жизни без тебя. Ничего не будет. Давай разделим это вместе, – он дотронулся грязной лапой до ее сваленной шерстки.

– Перестань, – увернулась она и отошла подальше. – Если не выживу, ты должен принять стаю.

– Меня вряд ли выберут, да я и не хочу.

– Дурачок. Власти хотят все. Даже тихони и романтики.

– Ошибаешься. Я не хочу, – твердо повторил Лаврентий. – Настоящая власть – это не подчинение других, не самые лакомые кости и не твоя пурпурная подушка или золотая цепь. Власть – это любовь и свобода, которую она дает.

Слушая его, Лапушка, понурив голову, подкапывала землю исхудавшей, со свалявшимися и посеревшими кисточками лапкой.

– Давай уйдем. Вдвоем. А там будь что будет, – сказал Лаврентий и с мольбой поглядел в далекое небо. Одна из звезд вдруг двинулась и покатилась по небосклону.

– Ты сам говорил, что я должна принять стаю… Что это мое предназначение, мой крест, и бежать было бы трусостью.

– Обстоятельства изменились. Тебе нужны покой и забота. А там – будь что будет.

– Решай ты.

Когда они возвращались к подвалу, Лаврентий разглядел, что за углом здания притаилась свора собак, во главе которой был Гордей.

– Ложись спать, – сказал он не заметившей их Лапушке, – я скоро приду.

Разминая на ходу лапы, он уже понимал, что Гордей поджидал не с добром. Догадавшись о плохом состоянии мамки, он мог замыслить только одно, давно желанное – переворот.

36

Поляков шел по удивительному, последнему дню апреля, листва и краски которого, нежные и акварельные, до одури радовали глаз.

После того, что сделала с ним минутами ранее Агата, он чувствовал себя как никогда свободным.

Непрожитая рядом с этой прекрасной и сумасшедшей женщиной жизнь, а прожитая с другой: сильной, но осторожной, эмоциональной, но не раскрытой им до конца, не лживой, но заглатывающей в себя невысказанную вслух правду…

Непрожитое счастье между двумя не пересекающимися полюсами с расстоянием в тридцать пять весен.

…Отправляясь в город, он включил завалявшийся в бардачке диск Высоцкого.

«Пусть черемухи сохнут бельем на ветру, пусть дождем опадают сирени» [14], – пела с утра, крутясь перед зеркалом, Марта.

Сердце Полякова терзала нежность.

Переболев в начале месяца ковидом, сегодня жена впервые после карантина выходила на работу. Она еще была слаба, но упрямилась, объясняя свое рвение тем, что, общаясь с людьми и выполняя свой долг, скорее придет в форму.

После болезни, давшей осложнения на ее слабое место – поджелудочную, Марта прекратила выпивать. Из дома исчезли подруги и бутылки, зато теперь она почти не выпускала изо рта электронное устройство, которое называла «курилочкой».

Выпустив в зеркало струю дыма «без запаха», она подправила широким мазком макияж и подмазала синяки под глазами.

– Хорошо, Рома.

– Что хорошо? Пыхтеть, как подросток, всякой