Молодёжь, впервые попавшая в британскую столицу, осматривала достопримечательности — Петропавловскую церковь, Вестминстерское аббатство, Тауэр; вечером отправлялась в театры. Многое офицеров поражало. Бросалась в глаза полная раскрепощённость жителей. Господин не мог ударить простолюдина, все одевались чисто и опрятно, каждый считал себя свободным. Ну разве встретишь в России такую картинку: на «воксале» в ожидании дилижанса под бравурную музыку уличного оркестрика равно веселились молодые и старые. Пожилой джентльмен и две старушки, вместе им лет за двести, лихо отплясывали джигу.

Получив инструменты и карты, офицеры вернулись в Портсмут. Здесь квартирмейстеры запасались консервированными продуктами в запаянных жестяных банках, овощами, ромом, пивом, лимонами, удобной одеждой для тропиков и для походов. Суда ещё ремонтировались, и командиры позаботились, чтобы матросы как можно дольше находились на суше, набираясь сил для предстоящего перехода в Бразилию. Кое-кто съездил на остров Уайт. И повсюду россиян удивляла ухоженность земли. «Везде роскошная зелень, замки с обширными парками, красные домики, обвитые зеленью и цветами, дорога гладкая как пол, с обеих сторон окаймлена деревьями, — записывал свои впечатления в дневник мичман Новосильский. — Нет ни одного уголка, который бы не был возделан, обработан. Надо отдать справедливость: англичане умеют жить и обладают в полном смысле комфортом».

Но скоро и ремонт закончили, трюмы набили всякой всячиной, и матросы всё чаще спрашивали, когда же отправимся в путь?.. А Беллинсгаузен ждал ответа от Христофора Андреевича Ливена, российского посланника в Англии. Тот с ног сбился в поисках учёных-натуралистов, однако добровольцев не нашлось. Тут-то и вспомнили советы Крузенштерна, призывавшего самим осваивать науку и полагаться во всём на себя.

28 августа почти в штиль вышли в море. Вскоре задул ветерок. При полном бакштаге, то есть имея ветер сзади, шлюпы направились в Атлантику. Исчез обрывистый и мрачный мыс Лизард. Англия кончилась. К ночи ещё более посвежело. Оба шлюпа отдали фонарями сигнал, пожелав друг другу счастливого плавания.

Атлантика приняла их в свои объятия. Океанские волны не походили на валы Балтийского моря, усеянного мелями и островками. Они шли ровными рядами, могуче, привольно, теряясь в бескрайности. Корабль не бросало из стороны в сторону, а плавно то возносило вверх, то опускало так, что замирала душа.

Началась обычная корабельная жизнь с побудками, гимнастикой, подъёмом флага, завтраками, палубными работами, обедами и снова работами. Сутки делились на пять вахт: первая — с полудня до шести часов, вторая — с шести до полуночи, третья — с полуночи до пяти утра, четвёртая — с пяти до девяти, пятая — с девяти до полудня. После восьми офицеры собирались в кают-компании пить чай, рассказывали о случаях, если таковые происходили в ночных вахтах.

В десять часов проводили солнечные наблюдения, по которым вычисляли точное время. Появлялись офицеры на палубе и двенадцать без минут, брали секстанами полуденную высоту солнца, одновременно со звоном рынды они спешили определить широту местонахождения шлюпа в тот момент. Каждый из них вёл свой журнал, набивая руку и глаз истых мореходов.

После сытного обеда (щи с солониной, каша) — обязательный сон. Потом пили чай с сухарями и сахаром и продолжали работы — на реях, мачтах, палубах, в трюмах, камбузах, куда посылал боцман — человек серьёзный, трудолюбивый и трезвый.

Вечером после ужина матросы собирались на палубе, пели песни, устраивали спортивные игры, рассказывали байки, господа офицеры и старшие служители сходились в кают-компании не к роскошному, но хорошо приготовленному столу, вели неторопливые беседы, благо тем находилось предостаточно, на сон читали, вели дневники. Любопытно, что по мере того, как шло время, записи становилось короче и короче. Да и о чём писать? Что Лесков едва не подавился рыбной косточкой? А Якова Берха замучила изжога?

Безмолвие кругом. Добродушно рокочет океан. Не видно парусов, не видно суши. Просторна и бесконечна дорога. Стелется за кормою взбеленённая лента. Матросы в полотняных робах, с засученными до колен штанами скребут и чистят всё, что доступно кирпичу и суконке, что должно блестеть и сверкать.

Чуть ли не за сотню миль из-за горизонта открылся величественный пик Тенериф. Сразу почувствовался резкий контраст между севером и югом. Было море и море — не холодное и не жаркое, а у берега сразу очутились в тропиках, в плотном окружении лодок, нагруженных невиданной снедью и овощами.

Главный город Канарских островов Санта-Крус белой россыпью домишек раскинулся у подножия высоких тёмно-зелёных гор. Двухбашенные строения окружали площадь, выложенную плитами. По ней гуляла богатая публика. Орды мальчишек в рванье бежали за каждым, впервые вступившим на берег, и сердито кричали: «Квартерго! Квартерго!» — требовали денег, словно взыскивая плату с должников. О прибытии на остров Тенериф Беллинсгаузен докладывал по-морскому коротко: «Два шлюпа первого отряда «Восток» и «Мирный» прибыли 14-го числа сентября месяца в Санта-Крус, где наполнились водой, запаслись для вояжа вином и стоят в готовности сняться с якоря; караул и команда его императорского величества обстоит благополучно — больных не имелось».

От Канар корабли вступали в настоящие тропики. За кормой появлялись дельфины, бониты[42], акулы. Над головой сновали летучие рыбки. Хищные фрегаты стрелой устремлялись вниз и выхватывали добычу даже из большой глубины. От жары раскалялось всё металлическое. От неё не было спасения ни днём, ни ночью. Мало помогал распущенный над шканцами тент. Ещё хуже было в каютах и на палубах. Воздух, спёртый, удушливый, имел какую-то осязаемую тяжесть.

Ночью в аспидно-чёрном небе загорались звёзды в созвездиях Эриадана, Кентавра, Южного Креста, не виданные в северном полушарии. В нижней оконечности этого дивного Креста чудным блеском переливалась одна из звёзд, не сравнимая ни с каким бриллиантом. Море в эти часы походило на расплавленный фосфор, а струя за кормой казалась пламенной рекою.

На подходе к экватору разразилась гроза. Тучи едва не задевали верхушки мачт. Метались молнии, оглушительный гром с треском разорвавшейся гранаты прокатывался из края в край. Ударили по палубе крупные капли, и следом зашумел дикий ливень — сплошная вода с малыми прослойками воздуха. Большая шлюпка, вытащенная на шкафут, наполнилась до краёв в одно мгновение.

Тучи ушли, опять появилось солнце. Тут же начался праздник, без которого не обходилась ни одна команда, пересекающая экватор. На убранной кораллами, ракушками, водорослями колеснице от брандспойта на палубу въехал Нептун в окружении дерзких и лихих наяд и тритонов. После шутливой речи «владыки морей» косматые, раскрашенные по голому телу Нептуновы подручные начали хватать новичков и без разбора в чинах, без жалости и милосердия бросали их в залитую водой шлюпку. Кто мог, откупались от этого обряда монетой или бутылкой вина. На «Востоке» Нептуна виртуозно сыграл рулевой Степан Трофимов, а Прозерпину — молоденький барабанщик Леонтий Чуркин. Взбодрённые двойной порцией водки да призовым вином матросы веселились от души. Песни и пляски длились до поздней ночи.