Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фаддей вспомнил, как душевно провожал Кронштадт «Надежду» и «Неву». Молодая мичманская душа тогда горячо впитывала всё увиденное. Но только сейчас Фаддей осознал цену быстротекущего времени. Его нельзя ни вернуть, ни хранить, сдавая излишки в архив, ни брать по мере надобности. На ум пришли слова Сенеки: «Всё не наше, а чужое. Только время — наша собственность». И он решил ценить эту единственную вещь, которую нельзя возвратить обратно при всём желании.
К Копенгагену пришли на десятые сутки. Шлюпы Второй дивизии, вместе уходившие из Кронштадта, уже стояли на рейде. Но не вперегонки же играли, «Востоку» всё время приходилось убавлять паруса, чтобы не убегать от более крепкого, но менее ходкого «Мирного».
Здесь от полномочного российского посла Николаи Фаддей узнал, что натуралисты Мартенс и Кунде отказались участвовать ® русской экспедиции. Беллинсгаузен попросил найти в Копенгагене охотника занять эту учёную должность. Один молодой человек было решился, однако воспротивились родители. Они увезли отчаянного отпрыска за город и не отпускали до тех пор, пока шлюпы не ушли.
Таким образом, экспедиция лишилась надежды делать обретения по естественной истории. Утешала надежда поискать натуралистов в Англии, или в крайнем случае по возвращении предоставить материалы людям знающим, отличить известное от неизвестного.
В Копенгагене Беллинсгаузен и Лазарев посетили управляющего королевским архивом морских карт контр-адмирала Левенерна. По тому, как тепло он принял моряков, было видно, что трудится с величайшей ревностью. Датчанин снабдил русских некоторыми картами, объяснил лучший способ употребления секстанов, посоветовав приделать к ним коротенькую тумбочку вместо длинной, никчёмной. Беллинсгаузен из учтивости поступил по совету адмирала, но потом убедился, что это новшество приносит мало пользы. Зато машины для очистки воды, рекомендованные тем же пылким адмиралом, оказались как нельзя кстати.
Побывали офицеры и в башне, где располагалась обсерватория. Вход в неё по наклонной плоскости вёл до самого верха, подобно внутренней части улитки. Через телескопы рассматривали они чистенький, прилизанный Копенгаген, красивые окрестности, пролив Зунд.
За время плавания от Кронштадта до Копенгагена Фаддею пришлось сделать первое открытие, пусть прозаическое, но важное. Команду кормили по рациону, утверждённому Петром Великим, то есть в воскресные дни матросам положили по фунту, а в будни по полфунта говядины, её варили в кашице, в среду и пятницу давали горох, к ужину густую кашу с коровьим маслом. Такой рацион показался больно уж скромным. Фаддей приказал на обоих шлюпах ежедневно по фунту мяса, а в воскресенье — полтора. Его варили в щах с разной зеленью, сверх того каждый служитель помимо чарки водки получал кружку пива. Хорошая и сытная пища нужна была особенно в начале похода. Она, по мнению командира, как бы приготовляла людей к предстоящим трудностям.
Вечером 18 июля подняли гюйс и при пушечном выстреле потребовали лоцмана. Вскоре он появился на борту. На рассвете при ветре от юго-востока снялись с якорей. Отсалютовали крепости из семи пушек, оттуда раздалось ровно столько же выстрелов. Фаддей знал: нигде салютенция не соблюдалась с такой точностью, как в Дании.
Проходя мимо острова Вен, увидели много народу около небольшого, похожего на сельский приход дома. К этому же острову направлялся пароход из Копенгагена, шло много яхт и шлюпок.
— По какому случаю столько народу? — спросил Беллинсгаузен лоцмана.
— В этом месте стояла первая обсерватория нашего знаменитого астронома Тихо Браге, — ответил лоцман. — В память о ней люди построили здесь музей, и каждый год 19 июля около него устраивают гулянья.
— А ведь сей астроном умер в 1601 году, — задумчиво проговорил стоявший рядом с капитаном гардемарин Адамс, который нёс вахту в это время. — Вот как датчане чтут просвещение.
— За то, что и ты стремишься к наукам, я и взял тебя, — похвалил юношу капитан.
Роман зарделся, как красна девица.
Ещё через десять суток хода достигли Портсмута. Того оживления, что было во время войны с французами, здесь уже не чувствовалось. На сонном рейде стояли разоружённые корабли. Их выкрасили белой краской, словно надели саваны. На самом же деле практичные англичане просто сберегали их, чтоб дерево не трескалось от жары.
Вдруг в этой лебединой стае Фаддей увидел тёмные очертания корабля, однотипного с «Востоком».
«Батюшки! Да ведь это Головнин!» — подумал он, наведя подзорную трубу на русский шлюп. Он увидел на шканцах среди офицеров плотную фигуру Василия Михайловича, который тоже с интересом всматривался в подошедшие корабли.
— Степанов! — окликнул Фаддей вахтенного квартирмейстера.
— Слушаю, вашбродь! — вытянулся матёрый служивый, один из первых силачей на шлюпе.
— Велите спустить шлюпку и отрядить гребцов. Зайдём сперва на «Мирный» за Лазаревым, а потом отправимся на «Камчатку».
— Да нешто это «Камчатка»? — обрадованно воскликнул Мартын Степанов.
— Он самый. Видать, пришёл из Русской Америки.
Нежданная встреча обрадовала моряков не столько тем, что они принадлежали к одному племени дальних плавателей, сколько простым обстоятельством, что случалось за границей, где каждый русский ещё горячее чувствует привязанность к соотечественнику. Головнин — повествователь живой, памятливый, образный — долго рассказывал о своих странствиях, потом расспрашивал о флотских делах в Кронштадте, о Крузенштерне, Коцебу, Васильеве, Шишмарёве, о задачах, выпавших на оба отряда.
— Поначалу вас пророчили в начальники южной экспедиции, — произнёс Фаддей тоном, будто оправдывался, что ему, а не Головнину выпал жребий идти на «Востоке».
— О чём горевать?! — махнул рукой Василий Михайлович. — Даст Бог, ещё поплаваем.
Прощаясь, Головнин поделился новостью. Оказывается, завтра английский наследник престола собирается проводить смотр кораблям, стоявшим в Портсмуте.
— Но мы-то держава сторонняя, — сказал Лазарев.
— Всё равно салютовать и «ура» кукарекать придётся, — улыбнулся Головнин.
Пожимая руку Фаддею, он проговорил тихо, адресуясь только к нему: — А вообще, брат, тебе не завидую. Искать того — не зная кого, идти туда — не зная куда...
Поутру на золочёной яхте появился принц-регент. Корабли пришли в движение. Боевые великаны в белой одежде, точно африканские слоны, кружили вокруг яхты, выполняя экзерциции, палили из пушек. Русские шлюпы тоже произвели королевский салют двадцатью одним выстрелом, а матросы разбегались по реям и кричали «ура».
После парада Беллинсгаузен и Лазарев с некоторыми офицерами поехали на дилижансах в Лондон. Они поселились в отеле на Странд-стрит. С утра моряки посещали разные инструментальные лавки. Торговаться и скупиться не приходилось. Они хотели приобрести самые лучшие приборы. К примеру, хронометры знаменитых мастеров Кендалла, Барро и Арнольде. С их помощью определялась долгота. Известному оптику Доллонду заказали зрительные трубы. Навестили и Аарона Эрроусмита. Этого старого человека, владельца картографического заведения, знали мореплаватели всех стран. К русским он питал тёплые чувства, особливо после того, как они начали совершать кругосветки, обогащать науку открытиями. Бескорыстные моряки делились с Эрроусмитом информацией. Старик, больше всего ценивший точность, вносил добавления, исправления и уточнения в свои картографические издания, У него запаслись морскими картами южных широт. Побывали они у легендарного Траутона, сделав заказ на секстаны. Во время разговора дряхлый мастер приставлял к уху огромную слуховую раковину, но всё равно плохо слышал, зато он делал превосходные секстаны с десятисекундным делением и горизонты.