по этим предметам и свободная методика школьного экспериментального дня. Объясняя специфику метода естественного эксперимента, Лазурский писал: «Здесь, как и во всяком другом эксперименте, мы имеем преднамеренное, могущее неоднократно повторяться вмешательство исследователя в душевную жизнь испытуемых, причем вмешательство это производится при помощи определенных, заранее разработанных приемов и имеет всякий раз определенную цель — исследовать ту или иную, заранее намеченную группу психических процессов» (Лазурский, 1918, с. 3).

При всем различии экспериментальных направлений А. П. Нечаева и А. Ф. Лазурского у них были общие черты: во-первых, стремление сблизить психологические исследования с педагогической практикой и, во-вторых, установка на массовый групповой эксперимент.

Челпанов критиковал Лазурского и говорил, что не видит принципиального различия между методом естественного эксперимента и наблюдением. Весьма резко Челпанов выступил и против Нечаева. Он утверждал, что там, где нет самонаблюдения, не может быть и речи о научной ценности экспериментальных данных. Педагоги и психологи, не владеющие интроспективным методом, по его мнению, не могут проводить полезные экспериментально-психологические исследования. Факты, полученные в массовых школьных экспериментах, Челпанов назвал экспериментальным хламом, а их собирание — плачевным результатом плодящегося дилетантизма в психологии.

Челпанов, казалось бы, противоречил сам себе, когда в 90-х годах выступал за эксперимент, а на психологических съездах в столкновении с нечаевским движением активно ратовал за прекращение школьных экспериментов. Но на самом деле он последовательно вел свою линию: выступал за эксперимент, когда в него вводили интроспекцию, и был против него, когда применяли объективный метод. Челпанов считал, что следует пересмотреть отношение психологии к естествознанию и нет нужды поддерживать связь между ними. Призвав к обсуждению вопроса о пути развития психологии, он отверг сеченовский ответ на вопрос «Кому и как разрабатывать психологию?» и выступил против объективного экспериментального метода — за сохранение субъективного, присущего интроспективной психологии. На Втором съезде в своем программном докладе о задачах психологии Челпанов утверждал, что настало время, когда надо отвечать на сеченовский вопрос иначе, чем это сделал сам Сеченов.

Свою философскую платформу Челпанов сформулировал во вступительной лекции по курсу психологии в Московском университете, когда он занял кафедру философии после умершего князя С. Н. Трубецкого (Челпанов, 1912). Челпанов призывал к утверждению души как главного объяснительного принципа в психологии. «Понятие души есть такое понятие, которое мы необходимо примышляем, когда думаем о тех или иных психических явлениях», — отмечал Челпанов (там же, с. 76). Он полагал, что экспериментальную психологию надо подчинить философской психологии, которая как учение о душе исследует общие законы духа.

Г. И. Челпанов с полным удовлетворением встретил доклад А. А. Крогиуса на Первом съезде, в котором отрицалась необходимость связи психологии с естествознанием. Отметив, что «психология отделяется от естествознания резкою гранью как в смысле объекта, так в смысле исходной точки и метода исследования» (Труды., 1906, с. 39), стремясь утвердить пошатнувшиеся принципы интроспекционизма, докладчик вернулся к старым призывам отмежевать психологию как науку о душе от наук о природе и признать основным ее методом интроспекцию. Полностью одобрив предложения Крогиуса, Челпанов противопоставил их сеченовской программе развития психологии.

В докладе «Задачи современной психологии» на Втором съезде по педагогической психологии Челпанов рассматривал ценность различных методов для психологии, определяя это как программный вопрос жизненной важности. Он утверждал, что применение экспериментальных методов ничего не отвергает из прежних воззрений и не исключает способов исследования, которые издавна были приняты в психологии. Не существует коренного различия между экспериментальным исследованием и самонаблюдением. Если экспериментом называть наблюдение произвольно вызванного явления в произвольно изменяемых условиях, то эксперимент может применяться в самонаблюдении, так как «мы можем вызывать искусственно те или иные состояния» сознания и изменять их по произволу (Труды., 1909, с. 59). Все изменения можно производить во внутреннем опыте без какого-либо воздействия извне. Так, выбрасывая из понятия эксперимента все его действительное содержание, утверждая существование внутреннего опыта и отказываясь от признания детерминированности психического внешним миром, Челпанов заключал, что в психологии самонаблюдения тоже применялся эксперимент.

«Нельзя самонаблюдение устранить из психологии, — говорил Челпанов. — Оно всегда лежит в основе и экспериментального и так называемого объективного изучения психических явлений» (там же, с. 61). Он заявлял, что не видит принципиальной разницы между двумя способами исследования: один, использующий объективный метод, применяемый экспериментальной психологией, можно назвать «внешним экспериментом», другой, опирающийся на субъективный метод, можно назвать «внутренним экспериментом».

Челпанов ссылался на недавно появившиеся экспериментальные исследования мышления Вюрцбургской лаборатории, в которых главную роль играет самонаблюдение. Эти исследования он считал особо важными в методологическом отношении. В статье, опубликованной незадолго до съезда в журнале «Вопросы философии и психологии», Челпанов писал, что эти исследования показали «возможность мышления, не зависящего от представлений и ощущений, а так как ощущения и представления получаются через посредство тела, то возможность мышления, не зависящего от представлений и ощущений, может быть, служит подтверждением того взгляда, что душа может не только действовать, но и существовать независимо от тела» (Челпанов, 1909в, с. 29–30). Доклад Челпанова был воспринят участниками съезда как выступление против экспериментальной психологии.

В защиту объективного метода с большой речью выступил Н. Н. Ланге, единственный из университетских профессоров историко-филологических факультетов создавший экспериментальную психологическую лабораторию. Он указал на реакционную сущность челпановской программы и выразил несогласие с его характеристикой психологического эксперимента и субъективного метода. «Внутренний эксперимент отличается, по мнению профессора Челпанова, от внешнего не по существу, — сказал Ланге, — а лишь количественно, по степени. Что самонаблюдение пользуется таким внутренним экспериментом, с этим должно согласиться, но что внешний (т. е. действительный) эксперимент отличается от внутреннего лишь количественно, совершенно ложно. <…> Сравнительно с действительным опытом, в котором даются реальные внешние впечатления, строго методически подобранные с целью вызвать строго определенные психические состояния, так называемый внутренний опыт является лишь игрою воображения, которая почти так же далека от действительного исследования, как воображаемая охота на воображаемых львов в воображаемой Сахаре — от действительной охоты» (Труды., 1909, с. 70–71].

Ланге возражал Челпанову и в оценке работ Вюрцбургской психологической лаборатории. Он говорил, что ему понятно, почему Челпанов считает эти исследования особенно ценными и типичными для настоящего эксперимента: они сильно уклоняются от требований, обязательных для психологического эксперимента. В этих опытах нет именно того, что «должно ценить в научном эксперименте, а именно: 1) нет объекта, с которым можно было бы сравнить психическое явление и тем обнаружить его качества, недостатки и состав; 2) объекты, вызывающие психическое явление. представляют хаотическую, нерасчлененную сложность, отдельные элементы которой не подлежат поэтому систематической вариации, которая обнаружила бы систематически и последовательно и состав психического явления. Таким образом, образцом психологического эксперимента исследования Вюрцбургской школы никак служить не могут. В методологическом отношении они представляют не шаг вперед, а назад сравнительно с