Сердце у меня болезненно сжалось.

– Значит, у нас все в порядке? – спросила я, отчаянно желая, чтобы так и было.

Но тут к нам вернулся Бернард и принялся рассказывать очередную историю, на сей раз о туалете в аэропорту, который кто-то закидал туалетной бумагой – случилось это в воскресенье, в День матери, если кому-то интересно узнать конкретную дату, – и мы с Алексом почти не смотрели друг на друга.

Когда я вернулась домой, что-то удерживало меня от того, чтобы ему написать.

Он сам мне напишет, думала я. И тогда я пойму, что между нами все в порядке.

После недели молчания я отправила ему непринужденное СМС о том, как увидела в метро футболку со смешной надписью, но все, что он мне ответил, было: «Ха» и больше ничего.

Спустя две недели я спросила:

«Ты в порядке?»

А он ответил:

«Прости. Был очень занят. А ты?»

«Конечно», – написала я.

Алекс продолжал оставаться занятым. Я тоже. На этом все и закончилось.

Я всегда знала, что мы не просто так никогда не переступали эту границу. Один раз мы позволили нашему либидо взять верх, и теперь он даже не мог смотреть на меня. Не мог написать мне в ответ.

Десять лет нашей дружбы было спущено в унитаз только для того, чтобы я узнала, каков на вкус Алекс Нильсен.

Глава 34

Этим летом

Я не могла перестать думать о нашем первом поцелуе. Не о том, что случился на балконе Николая, а о том, что произошел два года назад в Хорватии. То, как я помнила случившееся все это время, и то, как я воспринимала это сейчас, различалось радикально.

Я думала, Алекс жалел о том, что случилось. Теперь я понимала, что он жалел о том, как именно это случилось. О том, что мы были пьяны, что он не мог точно понять моих намерений. Что я сама не знала, какие у меня намерения. Он боялся, что для меня это все было чем-то несерьезным, а я притворилась, что так оно и есть.

Все это время я думала, что Алекс меня отверг. А он думал, что я легкомысленно и безразлично обошлась и с ним, и с его чувствами. Мне было больно даже просто думать о том, как сильно я его ранила, и хуже всего было то, что он, возможно, был прав.

Потому что, хоть этот поцелуй и имел для меня значение, нельзя сказать, что я обдумала все до конца. Ни в первый раз, ни сейчас в отличие от Алекса.

– Поппи? – Свапна наклонилась над моим рабочим столом. – У тебя найдется минутка?

Я оторвалась от бессмысленного разглядывания сайта, посвященного туризму в Сибири, – этим я занималась последние сорок пять минут. Как выяснилось, Сибирь и правда очень красива. Идеально подойдет для самоизоляции, если у вас когда-нибудь возникнет такая необходимость.

Я свернула браузер.

– Да, конечно.

Свапна оглянулась через плечо, проверяя, кто еще сегодня работал в редакции.

– Не против будешь прогуляться?

С тех пор, как я вернулась из Палм-Спрингс, пришло две недели, и для наступления осени было еще рановато, но день в Нью-Йорке сегодня выдался прохладным. Свапна сняла с вешалки свое пальто-тренч от «Берберри», я надела свое винтажное пальто в елочку, и мы отправились в кофейню за углом.

– Итак, – произнесла она. – Я заметила, что ты в последнее время чем-то угнетена.

– О.

Я-то думала, что мне неплохо удается скрывать свои чувства. Как минимум я занималась спортом часа по четыре в сутки, поэтому ночью спала как убитая, а потом просыпалась утром, все еще чувствуя себя совершенно разбитой. Благодаря этому я слишком уставала, чтобы думать о том, когда Алекс наконец решит ответить на мой звонок или перезвонит мне в ответ.

Я старалась не думать и о том, почему моя работа вдруг начала казаться мне настолько же утомительной, насколько работа барменом в Огайо. У меня больше ничего толком не выходило так, как надо. Весь день напролет голос в моей голове постоянно произносил одну и ту же фразу, будто отчаянно и безрезультатно пытаясь выговориться и навсегда выкинуть ее из головы: мне сейчас тяжело.

Это было сильным преуменьшением – точно так же, как сильным преуменьшением было: «Я заметила, что ты в последние время сильно угнетена», но каждый раз, когда эта фраза возникала у меня в голове, в сердце мне словно втыкали нож.

Мне сейчас тяжело, отчаянно думала я по тысяче раз на дню. Каждый раз, когда я пыталась понять, отчего, почему мне так тяжело, голос в голове отвечал: от всего.

Я чувствовала, что совершенно не состоялась как взрослый человек. Когда я окидывала взглядом редакцию, то видела, как все мои коллеги печатают, решают по телефону рабочие вопросы, делают заказы, редактируют документы. И я знала, что они в своей жизни проходят как минимум через те трудности, что и я, и от этого я только острее чувствовала, как же мне тяжело справиться с хоть чем-то.

Самостоятельно жить и отвечать за себя казалось мне в данный момент абсолютно непреодолимым испытанием. Иногда я соскабливала себя с дивана, запихивала в микроволновку замороженный обед, и пока ждала, когда сработает таймер, думала: мне придется делать то же самое завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. До конца своей жизни мне каждый день придется самостоятельно решать, что я буду сегодня есть, а потом разогревать еду. Не важно, как плохо я себя чувствую, насколько устала или как сильно стучит боль у меня в висках. Даже если у меня будет температура под сорок, мне все равно придется взять себя в руки и приготовить хоть какую-то еду, чтобы не умереть от голода.

Я, конечно, не стала ничего этого говорить Свапне. Потому что: а) она моя начальница, б) я не знаю, смогу ли я облечь все эти мысли в связную речь; в) и даже если я смогу, это было бы слишком унизительно – признать, что я чувствую себя в точности как самый ужасный стереотип о бездарном, меланхоличном и потерянном поколении миллениалов, которых так ненавидит весь мир.

– Пожалуй, я действительно немного угнетена, – сказала я вместо всего этого. – Но я не знала, что это влияет на мою работу. Я буду больше стараться.

Свапна остановилась, развернулась на каблуках и нахмурилась.

– Я говорю не только о работе, Поппи. Я лично заинтересована в тебе и твоем развитии.

– Я знаю, – сказала я. – Вы замечательная