портсигара во внутреннем кармане. Как и всегда, это движение принесло ему умиротворение. И именно в этот момент сзади раздался голос:

– Руки вверх. Медленно отходи от дерева.

Чонхо вытащил руку из пиджака и боком вышел из-под тени гинкго.

– Никаких резких движений. Не дури, – посоветовал голос, приближавшийся к нему со спины.

У Чонхо при себе не было пистолета, а то бы он уже отпрыгнул к дереву и выстрелил в сторону говорившего, а потом бы скрылся в хитросплетении узеньких переулков, куда не пробивался даже лунный свет. Под поясом у него был нож, но тот был абсолютно бесполезен против человека с огнестрелом. Он слышал, как к нему приближаются две пары ног. Одна из них наконец-то достигла его, и он почувствовал, как ему больно скрутили руки за спиной. Запястья сразу сковали наручники. По окончании всех этих действий в его поле зрения попал офицер с жиденькими, скособоченными усиками.

– В чем дело? – поинтересовался Чонхо и сразу же пожалел о собственной слабости. Он же собирался молчать, как камень.

– Посреди ночи бежишь куда-то… Избегаешь мобилизации? – по-японски заявил первый офицер, но, взглянув на черты его лица, Чонхо быстро пришел к мысли, что перед ним кореец. Второй офицер, который повязал Чонхо, на вид был не старше шестнадцати. Парень явно побаивался своего пленника. На этот раз Чонхо смог удержать рот на замке.

Практически в полном мраке они втроем дошли до полицейского участка Чонно. Они добрались туда часам к одиннадцати. С Чонхо сняли наручники. Его отвели в камеру, переполненную спящих спина к спине мужчин. На прибытие Чонхо никто не обратил внимания, лишь послышалось недовольное ворчание, что и без него места совсем нет. Ему пришлось укладываться на единственное свободное место на полу, рядом с наполненным до краев ночным горшком. Единственная поза, которую он мог принять, – сидя, прижав колени к груди. В этом положении он провел ночь и большую часть последующего утра.

К полудню из камеры начали по очереди выводить отдельных людей, так что Чонхо через какое-то время даже смог вытянуть ноги перед собой. В голове свербело, а в горле першило, будто бы он наглотался песка. Чонхо попытался вспомнить, сколько раз в жизни ему приходилось терпеть нехватку воды, еды и возможности прилечь. Такое случалось, но тогда он был моложе и убежден, что ему надо пожить подольше, дожить до какого-то особенного момента. Сейчас же, как ему казалось, он уже давно пережил это нечто – чем бы ни было это «нечто». Покончить раз и навсегда со страданиями само по себе представлялось недурным выбором.

Как раз когда его мысли сконцентрировались на ноже, так и остававшемся у него за поясом, появился офицер, который повел его на допрос. Только Чонхо доставили не в отдельную комнату, как он полагал, а в большой двор, где был выставлен длинный стол, за которым расположились три офицера. Перед ними выстроилась длинная очередь пленников, которых по одному вели через двор на аудиенцию. Наконец настал и черед Чонхо. Увешанный знаками отличия генерал в центре стола посмотрел на него с несколько скучающей миной.

– Имя и дата рождения, – бросил он, указывая рукой, на которой недоставало двух крайних пальцев, на листок бумаги. Чонхо записал имя и дату, обмакнул большой палец в красных чернилах и поставил отпечаток на листе. Затем его отвели в толпу ожидающих по другую сторону двора.

Солнце ползло по своей дуге вдоль неба. Тени во дворе следовали за ним по пятам. Мужчины изнемогали под острыми, как копья, лучами светила, но не осмеливались двигаться вслед за тенью. В горле Чонхо явственно чувствовался привкус пепла. Он прикрыл глаза и постарался опустошить себя ото всех мыслей, особенно о воде. К тому моменту, когда солнечный свет окрасился в цвет свежей крови, во дворе собралось более сотни мужчин, стоявших в полном молчании.

Трое офицеров наконец поднялись из-за стола и подошли к толпе. Генерал с мрачным выражением лица человека, совершающего ритуал чисто для проформы, вышел вперед и заговорил с ними на обрывистом, резком японском:

– Всем вам дарована возможность спасти нашу империю от нападок западных империалистов. Некоторые из вас отправятся воевать против заносчивых американцев на Тихий океан, другие – против подлых русских в Маньчжурии. Но где бы вы ни оказались, смерть во имя Его Величества Императора всегда будет высшей почестью, доступной его смиренным подданным. И каждый из вас должен быть благодарен, что ему выпала такая честь.

Генерал отступил назад, передавая бразды правления помощникам, которые надрывными голосами распорядились всем раздеться до нижнего белья. Мужчины вокруг Чонхо поспешили скинуть одежду, которая легла беспорядочными кучками у их ног. По большей части никто в толпе не знал японский, и все с непонимающим и вопрошающим взглядом просто делали то, что делали остальные. Они еще не поняли, что их собирались отправить в джунгли или степи воевать, вооруженными разве что самодельными копьями. В глазах собравшихся нелепо сверкали равные доли страха и надежды на лучший исход. Только Чонхо так и остался стоять в пропитанных потом пиджаке и штанах. У него даже отлегло от сердца, когда он понял, что скоро для него все может закончиться, и, возможно, он даже успел бы расправиться с горсточкой высокопоставленных военных, прежде чем перережет себе глотку.

– Эй ты, остолоп! – Один из офицеров наконец обратил внимание на то, что Чонхо не разделся, и прикрикнул на него: – Шаг вперед!

Чонхо не сдвинулся с места, а вот люди рядом с ним отступили назад, образуя вокруг него мертвую зону. Офицер вытащил пистолет и нацелил его прямо в голову Чонхо.

– Немедленно снимай манатки, а то от твоей головы останутся одни ошметки, – отчеканил военный.

Чонхо решил снять пиджак и заставить офицера подойти поближе. Когда пиджак сорвался с его плеч, из внутреннего кармана вылетел небольшой блестящий предмет: серебряный портсигар. Чонхо машинально нагнулся, чтобы подобрать его, но офицер двинулся к нему, все еще продолжая целиться ему в голову.

– Ах ты мразь! Руки прочь, полудурок! – грозно выкрикнул офицер. Чонхо по-прежнему тянулся к портсигару, словно он не понял, что от него хотят, или ему совершенно на это наплевать. Как только его рука ухватилась за портсигар, офицер наступил ему на запястье и вдавил его в землю.

– Грязный оборвыш, руки прочь! – заорал офицер. Вены на тыльной стороне руки Чонхо напряглись, через несколько мгновений он все-таки ослабил хватку. Офицер, презрительно улыбаясь во все зубы, убрал ногу и пнул портсигар подальше в сторону. Довольный собой японец даже опустил пистолет. Голос у этого малого