В последние дни перед отъездом в Испанию командарм Тамарин был занят почти беспрерывно; вещи стал укладывать лишь часа за два до отхода поезда. Он терпеть не мог спешки и волновался: не опоздать бы. Чемодан, когда-то превосходный, купленный задолго до войны в английском магазине, все же приготовил еще с утра. Сложил обувь, книги, белье, платье, кое-что из съестных припасов – вышло не очень хорошо, – Константин Александрович только вздыхал, вспоминая о денщике. Но и без денщика, если б не спешка, сложил бы все гораздо лучше. Сапоги, завернутые в газетную бумагу, лежали рядом с колбасой и чаем, книги – поверх воротничков, а в новом пиджаке рукава не были сложены к локтям вдвое. Крышку чемодана удалось придавить лишь с великим трудом. Тамарин даже присел на стул, чтобы отдышаться: «Ох, состарился…» Когда ремни были затянуты крепко-накрепко, оказалось, что сбоку высовывается что-то белое: носовой платок, что ли? Константин Александрович сердито подоткнул, как мог, это белое под крышку, взглянул на часы, ахнул, быстро побросал в несессер туалетные вещи и послал за автомобилем. Пишущая машина уже находилась в черной коробке; она, на своих пуговках, улеглась в коробку хорошо и ровно. В последнюю минуту оказалось, что карманный испанский словарь лежит на ночном столике (командарм в последние дни, как ни был занят, спешно изучал испанский язык). «Оно и лучше: пригодится в дороге…» Сунул словарь в карман. «Ну, что еще забыл? Паспорт есть, бумаги есть, деньги есть, ключ есть». Тамарин простился с хозяином – «через месяц назад к вам, немного отдохну на юге», – выслушал пожелания доброго пути и хорошей погоды, протянул руку и лакею, почувствовав в этом что-то неприятное: точно он этим рукопожатием награждал или что-то кому-то доказывал. По счету, с процентами прислуге, было уплачено с утра. «Дать ему еще или не давать?» Константин Александрович сунул лакею двадцать франков, пересчитал вещи и вздохнул свободно.

Приехал он на вокзал все же чуть не за полчаса до отхода поезда. Тут тоже вышла было неприятность: не успел спросить номер носильщика. «Куда же этот болван запропастился? Ведь каких-нибудь десять минут осталось, а его все нет! Сбежал, что ли, с вещами!..» Однако носильщик появился на перроне вовремя. Константин Александрович радостно с ним расплатился, осведомился и у него, и у кондуктора, верно ли, что никакой пересадки не будет, пересчитал вещи – чемодан, несессер, машинка, – повесил пальто – не забыть, значит, что теперь уже не три штуки, а четыре, – и наконец успокоился. Ему самому было совестно: стал совершенным провинциалом. Однако пассажиры второго класса признали в нем человека хорошего общества, высшего по сравнению с ними: вид у него, как всегда, был осанистый и барский.

Место, заказанное за три дня вперед, было хорошее: в углу и лицом к локомотиву. Ехать в спальном вагоне Тамарин не решился: вдруг на вокзале следят, еще полагается ли тратиться на спальный вагон? Сначала он читал было газету – с утра не успел прочесть, а вечерней не купил. Потом, часов в десять, соседи погасили лампочку – как всегда, было легкое сомнение: пора ли гасить? а если кто хочет еще читать? – все молчаливо сошлись: пора.

Спал Константин Александрович плохо: отвык путешествовать, опять грустно думал, что и в мелочах прорывается старость. «Прежде не сел бы в вагон, не надев дорожной фуражки и перчаток. Одеколон тоже забыл…» Устроиться в углу никак не удавалось: то голове неудобно, то ноги затекают. Менял положение, в первую минуту казалось: теперь будет отлично, затем снова оказывалось нехорошо. Особенно мешали спать тревожные мысли все о том же, об этой злополучной командировке в Испанию.

Собственно, в поручении начальства не было ничего худого: ему предписывалось на месте ознакомиться с положением на мадридском фронте и представить в Москву доклад. «Миссия чисто военная, никакого отношения к ГПУ и ко всему такому…» Задача была даже почетная, свидетельствовавшая о доверии к нему военного ведомства. Кроме того, она была интересна, давала возможность снова увидеть войну – хоть плохонькую, но войну – и проверить положения его труда о роли моторизованных частей. Тем не менее Тамарин дорого дал бы за освобождение от этой командировки: так была спокойна и приятна его жизнь в Париже. «Послали в Испанию, могут тотчас затем вызвать в Москву…»

В близком к границе французском городке его ждали на вокзале и тотчас проводили куда следовало. Был приготовлен утренний завтрак, плотный и очень хороший. У подъезда стоял огромный новенький «бьюик». Первое впечатление Константина Александровича было благоприятное: поездка организована хорошо. Выпив большую рюмку коньяка, он сел в автомобиль – чемодан, несессер, машинка – и выехал из городка. Утро было свежее, солнечное. Тамарин, утомленный ночью в вагоне, задремал и проснулся лишь у границы.

Это было какое-то подобие станции, хоть как будто не железнодорожной. Стояло очень много грузовиков и автомобилей разного вида. Всюду висели флаги, афиши, плакаты. «Точно ярмарка!» – подумал Константин Александрович, испуганно читая надписи на ходу медленно пробиравшегося вперед «бьюика». «Partido Socialista Unificado»… «Confederación Nacional del Trabajo»… «Federatión Anarquista Ibérica»…[189]

Автомобиль остановился перед большим строением. Оттуда доносился сильный резкий голос, не такой, каким в жизни говорят люди: голос митингового оратора. «Что это здесь происходит? Митинг?» К «Бьюику» подошел седой человек в полувоенном костюме, в черно-красном берете, с черно-красным шарфом. Шофер что-то сказал вполголоса. Человек в берете отдал честь сжатым кулаком. Тамарин только изумленно на него взглянул – не знал, как следует отвечать. «Неужели это серьезно?..» Взяв бумаги командарма, седой человек отрекомендовался по-французски: начальник местного отдела Investigation (Константин Александрович догадался, что это полиция), анархист. «Ваши документы будут сейчас готовы, – сказал он очень любезно, крепко пожимая гостю руку, – не хотите ли закусить?» – «Благодарю вас… Тут, кажется, происходит собрание?» – «Да, республика получила в дар несколько амбулаторий от английской рабочей партии, – холодно сказал анархист. – И еще кое-что пришло из Москвы… Правда, из Москвы не в дар, а за деньги, за наличное золото, – неожиданно добавил он, видимо, не удержавшись. – Мы очень благодарны. Сейчас там будет выступать ваш соотечественник. Быть может, вы желаете послушать?» «Этого добра только не хватало! Стоило приезжать в Испанию», – подумал Константин Александрович. Анархист взглянул на него и усмехнулся, точно поняв его мысль. «С дороги вам следовало бы подкрепиться. Не взыщите: у нас угощение плохое».

Он проводил гостя в буфет, сказал несколько слов буфетчику и откланялся. Буфетчик приветствовал гостя тоже сжатым кулаком. Угощение в самом деле было очень скромное: на столе стояли две бутылки, сухари, колбаса. «Я могу приготовить шоколад», – сказал нерешительно буфетчик на ломаном французском языке. Тамарин поспешил отказаться: «Вот вина я выпью с удовольствием».

В буфете никого больше не было. «Верно, все там?.. Вино недурное, крепче французского… К колбасе лучше не прикасаться. Как бы только они не обиделись…» Константин Александрович держал себя очень осторожно. «Надеюсь, тут принимают французские деньги». Он хотел подозвать буфетчика, но не знал, как это сделать, «стучать по стакану невежливо», – и произнес что-то неопределенное, подняв монету. Буфетчик подошел к нему и, улыбаясь, отказался от платы. «Ами, ами русо», – сказал он и сам предложил разменять франки на песеты. «Благодарю вас, да, пожалуйста, – попросил Тамарин. – Вот где он меня нагреет!» К его удивлению, буфетчик назвал ту самую цифру, которую Константину Александровичу указали в Париже. «Официальный курс? Значит, и за обмен ничего не взял? Приятный народ!» «У вас деньги еще старые?» – спросил он, увидев на монетах изображение Альфонса XIII. Буфетчик засмеялся. Из-за стены раздались рукоплескания. Тот же голос особенно громко и радостно что-то прокричал по-испански. Рукоплескания усилились, затем установилась тишина, Константин Александрович услышал на необыкновенно высокой ноте давно знакомое: «Та-варищи и граждане-е!» «Наши, голубчики!» Он вдруг неожиданно для «самого себя испытал чувство, близкое к физическому отвращению. «Да, вот именно: «Из ми-илых уст вдруг услышал я р-радной страны р-радную речь!..» Тамарин послушал с минуту: неестественно высокие выкрики чередовались с испанскими фразами, тоже на высокой ноте, но пониже: очевидно, переводчик пытался попасть в тон оратору. «И не попадешь: тот дурак сразу начал с верхнего «до», – думал командарм, перебирая на столе и изучая незнакомые ему монеты. Буфетчик что-то говорил, по-видимому, любезное и приветливое. Константин Александрович так же приветливо кивал головой.