Вышел он еще более подтянутый, чем обычно: почти как в лучшие, гвардейские времена. При его осанистой фигуре на нем и помятая шинель сидела хорошо. У подъезда стоял большой автомобиль, новенький, очень хороший «бьюик». Два человека вскочили и отдали честь сжатым кулаком, причем один вытянулся и превратился в статую. Невытянувшийся был еще совсем юноша. «Ах, тот испанский телохранитель!» – догадался Константин Александрович, сдержав улыбку. Он никогда в жизни не видел лучше вооруженного человека: у юноши были и винтовка, и ручные гранаты на поясе, и сабля, и два пистолета, и кинжал. Опытный взгляд командарма сразу признал русские казенные восьмизарядные пистолеты; винтовка была неизвестного ему образца, а ручные гранаты маленькие, не то польские, не то чехословацкие. «Ничего тут не поймешь: сами они какие-то радикалы, и помогают им и наши, и демократы, и даже фашисты. Правда, за деньги. Правда и то, что помогают мало. «Вот вам на две копейки оружия, и отвяжитесь, проклятые!» – подумал Тамарин, довольно бойко отвечая на новое приветствие: вытянул руку, но в виде компромисса кулака не сжал, только свел пальцы. Юноша восторженно на него глядел. Несмотря на обилие оружия, ничего военного в наружности молодого испанца не было. Зато шофер, неестественно светлый блондин, лет тридцати, с красной нашивкой на рукаве, был настоящий солдат. У него и приветствие сжатым кулаком вышло по-военному. Тамарин не без удовольствия окинул взглядом его окаменевшую фигуру. «Да, немец! – вспомнил он. – Может быть, для военного эдакое приветствие и не так нелепо».

– Какие будут приказания? – переспросил Константин Александрович телохранителя, обратившегося к нему с вопросом на французском языке. – Да вот поедем. У вас все готово?

– О да! – с восторгом сказал телохранитель. Немец тоже что-то сказал по-французски. Понять его слова было не совсем легко, но прозвучали они как «так точно-Ваше-Высокопревосходительство». Это показалось приятной музыкой Константину Александровичу: он за двадцать лет отвык от таких интонаций. «Не отвечать же: «С Богом, ребята»? Этого по-французски не скажешь, да и вообще тут было бы, пожалуй, неуместно: ни Бога, ни ребят». Он что-то одобрительно пробурчал и сел в автомобиль. Телохранитель с гордостью снял чехол со стоявшего в автомобиле пулемета и, к удовлетворению Тамарина, занял место рядом с шофером. «Слава Богу, не надо будет разговаривать». По просьбе телохранителя Константин Александрович отдал ему подорожную.

На улице уже собрались зеваки: военная форма командарма вызывала любопытство. Подъехала тележка, запряженная ослом. Чудовищно-безобразная старуха пропела: «Agua! Qtiién quiere agua![195]Тамарин взглянул на нее с изумлением, но и с некоторым удовольствием: эта женщина, правившая ослом, торговавшая водою, вполне отвечала его представлениям об Испании. Телохранитель подошел к тележке, очень вежливо поднял фуражку и купил бутылку воды. «Agua, agua! Más fresca que la nieve»[196], – запела старуха. Немец с недовольным видом передвинул бутылку, что-то пробормотал и, выпучив глаза, уставился на командарма в ожидании приказаний. «Мы можем ехать», – по-немецки сказал Константин Александрович. Лицо шофера просветлело, он опять произнес неясные звуки с той же интонацией. Автомобиль медленно, затем ускоряя ход, пошел по еще пустоватым улицам города. У заставы он остановился. Телохранитель таинственно, с видимым наслаждением, произнес новый пароль «Lenin dos dos» вместо прежнего «Todos para uno» и показал подорожную. Начальник караула пробежал ее, вернул и отдал честь. «Бьюик» покатил дальше.

Здесь, в отличие от той дороги, по которой Тамарин ехал от французской границы, война чувствовалась беспрестанно. Контроль был гораздо серьезнее. У мостов, на перекрестках автомобиль останавливали патрули. У одного моста республиканский офицер, подозрительно вглядевшись в шофера и, по-видимому, признав в нем немца, потребовал его бумаги. Шофер вынул из кармана аккуратно заложенную в кожаную обертку книжечку с наклеенными слева голубыми марками. «República Española», «Brigadas internacionales», «Grado Sargento»[197]– увидел, наклонившись, Тамарин. Офицер обменялся замечаниями с телохранителем (Тамарин не понял ни слова) и кивнул головой. Солдаты, отдав честь, пропустили «бьюик». Но вид республиканской армии не внушал ему большого доверия. Раза три они обгоняли шедшие по дороге воинские части. Константин Александрович внимательно их осматривал. Его неприятно удивило разнообразие форм: были тут и пестрые мундиры королевских времен, и рубашки защитного цвета, и синие блузы, и кожаные куртки, и африканские бурнусы, и даже какие-то странно надетые, несерьезные пелерины. Так же разнообразно было вооружение. Шли солдаты нехорошо: и командарм, и шофер поглядывали на них неодобрительно. «Да, само по себе это не имеет значения. Есть отличные армии, с виду неказистые, как, например, японская», – думал командарм, немного кривя душой: он не любил неказистых армий, и ему было трудно отделить боевую ценность войск от их внешнего вида и выправки. «Что бы там ни говорили, наша прежняя гвардия да еще прежняя прусская были лучшими войсками в мире. Но и у испанцев человеческий материал должен быть недурной. Их пехота издавна славилась… Жаль, что нет порядка».

Порядка действительно было мало. По измученным и злым лицам проходивших солдат Константин Александрович догадывался, что идут они давно и что кормят их плохо. На полустанке, у которого дорога пересекала железнодорожное полотно, стояло множество пустых вагонов, вагонов с солдатами, и опять-таки по разным для штатского глаза неуловимым признакам Тамарину было ясно, что вагоны эти стоят здесь не первый день, а может быть, и не первую неделю. При цистернах с нефтью не было ни аэропланов, ни зенитной артиллерии. «Чего проще их взорвать? Почему же те не налетают? В гражданской войне шпионаж всегда очень прост, сочувствующих должно быть немало, этим у тех, тем у этих. Если те не знают, значит, и там растяпы. А если знают и все-таки не взрывают, то тем паче».

Думал он и о своем докладе. «Выяснить, какая из двух сторон имеет больше шансов на победу! А как это выяснить? Допустим, что в Мадриде мне удастся получить материалы об их собственных силах. Они будут, как водится, привирать, я, как водится, сделаю на это поправку. Съезжу, разумеется, на все фронты, куда пустят. Но сведения о силах противника? Допустим, что у них есть донесения агентов, расчеты, сводки. На этот материал положиться нельзя. И если даже эти сведения верны сегодня, то будут ли они верны завтра? Немцы и итальяшки могут доставить Франко сколько угодно оружия, аэропланов и даже людей. А Франция и Англия? Известное дело: «демократии»! – При всем своем либерализме Константин Александрович невысоко расценивал военную приспособленность демократий. – Но и об этом я ничего знать не могу. Тут уравнение с многими неизвестными, – подумал он привычной формулой. – Если судить с чисто военной точки зрения, то ни та, ни другая сторона не могут рассчитывать на победу: одна слабее другой. Главное неизвестное – дух той и другой стороны. Как же я могу об этом судить? Между тем ответственность большая: скажешь одно, выйдет другое…»