Два условно с лишением прав на год? Думай и говори что хочешь, а я знаю одно: больше этот козел никого не убьет. Как и Парамонов, и многие-многие другие. А ну, вставай!

Он шагнул вперед, ухватил Басалыгина за шиворот, рванув с неожиданной силой, поставил на ноги и развернул лицом к ящику. От толчка полковник не устоял на связанных ногах и упал на колени, ткнувшись лицом в лежащий внутри ящика, слегка присыпанный стружкой зеленый резиновый плащ, густо перемазанный чем-то бурым.

– Помнишь, Арсеньев говорил, что у Зулуса, мол, должна быть спецодежда? – сказал Молоканов. – Это вот она и есть, и кровь на ней его, Арсеньева… Но сейчас я не об этом. Туда гляди!

Схватив за волосы, он поднял голову полковника и повернул в нужном направлении. Павел Макарович увидел, что ящик отодвинут от стены почти на два метра, а там, где он обычно стоял, выкопана средних размеров яма, обрамленная неровным желто-рыжим валом сухого песка и суглинка. В этом бруствере косо торчала лопата, рядом с ней лежала круглая пластиковая крышка, какими закрывают баки для воды и пищевых продуктов. Сам бак виднелся в неглубокой, от силы по колено, яме. Он был почти до половины заполнен какими-то упакованными в черный полиэтилен округлыми предметами, и Басалыгин догадался, что это, прежде чем почувствовал и осознал пробивающийся сквозь плотную пленку трупный запах.

– Вот они, все тут, – сообщил Молоканов, не давая ему отвернуться. – Верхний – Арсеньев. Хочешь посмотреть, попрощаться? Тебя найдут на краю ямы, с табельным пистолетом в одной руке и с лопатой в другой. Красиво придумано, правда? Я вот думаю: может, руку себе для пущей достоверности прострелить? Или ногу? А? Ты как считаешь?

– Башку себе прострели, идиот, – сквозь зубы посоветовал Басалыгин.

Поражение было полным, выжить он не рассчитывал, да, пожалуй, и не хотел. В материализме, которым ему чуть ли не с детского сада забивали голову, ему по-настоящему не нравилось только одно: до обидного короткий срок, отмеренный человеку на жизнь. Мизерность этого срока, до которого и после которого нет и не может быть ничего, кроме пустоты абсолютного небытия, делала бессмысленным любое человеческое начинание. Но теперь ему даже хотелось, чтобы все было именно так – ничего до, ничего после, и наплевать, что было между двумя этими великими «ничто», как оно протекало и чем кончилось. Иначе, чувствовал он, в загробной жизни, если таковая и впрямь существует, ему будет дьявольски неуютно…

– Нет, – с шутовской серьезностью возразил майор, – башку нельзя, она потом не заживет. А как же лавры победителя Зулуса? Как же новые звездочки и твоя должность? Как же конституционный порядок, который я должен восстанавливать и поддерживать всеми имеющимися в моем распоряжении средствами?

– Какой там еще, в ж…, порядок, – сказал Басалыгин, глядя в яму, которая, как магнитом, против воли притягивала взгляд. – Тебе же просто нравится убивать!

– Конечно, нравится, – не стал отрицать Молоканов. – А как же иначе? Работа должна доставлять удовольствие, тебя разве этому в школе не учили? Это же азбука! Работу надо любить, и тогда она будет приносить обществу пользу, а тебе – удовлетворение, как моральное, так и материальное. Это что касается денег, которые я беру у этих уродов. Любой труд должен оплачиваться, а кто мне его оплатит – ты? Да и накладные расходы у нас, маньяков, поверь, немаленькие… Ладно! Как ты любишь выражаться, хватит болтать. Делу время, потехе час. Насчет отпечатков – это ты прав. И лучше сделать все сейчас, пока ты жив, а то как бы нам потом не помешали. Знаешь, перестрелка, соседи набегут, менты понаедут, то да се… Не скучай, я скоро.

Молоканов вышел, насвистывая, и сквозь оставшуюся открытой дверь стало слышно, как он топает вверх по лестнице. Стукнула дверь чердака, захрустели, подаваясь под тяжестью крепко сбитого майорского тела, гранулы керамзитового утеплителя. Павел Макарович оттолкнулся от ящика скованными спереди руками, перевернулся и сел, снова привалившись лопатками к чуточку шершавому, покрытому темно-зеленой защитной краской дереву. Обдумывать ситуацию было поздно, пришло время действовать. Правда, Басалыгин подозревал, что это время не только пришло, но уже и миновало и что любые его действия теперь будут похожи на предсмертные подергивания лапок прихлопнутого пружинной мышеловкой мышонка. Однако сидеть без движения и покорно ждать уготованной Молокановым участи тоже не хотелось, и полковник, подтянув колени к подбородку, нащупал пальцами скованных рук узел на веревке, что стягивала его лодыжки.

«Молоканов – Зулус, – думал он, теребя и дергая тугой узел. – С ума сойти!»

Поверить в это оказалось трудно даже после сделанного майором признания. Павел Макарович не испытывал к Молоканову ни любви, ни уважения и не сомневался, что, помимо тех грехов, что ему известны, за майором числится еще много всякой всячины. Он подозревал, что Молоканов мог быть причастным к убийствам следователя Терентьева, информатора Ермолаева по кличке Гунявый и старшего лейтенанта Щеглова. Двое из этих троих были обезглавлены, и полковник допускал, что Молоканов таким образом хотел отвести от себя подозрения, обставиться под маньяка, которого все они так долго и безуспешно искали. Но мысль о том, что майор может на поверку оказаться этим самым маньяком, Басалыгину в голову просто не приходила – это было чересчур дико.

Где-то послышался шум двигателя приближающегося автомобиля. Одновременно, заглушая его, с чердака донесся полный досады и изумления вопль Молоканова:

– Ах ты сука!

Что-то с громким стуком, как в бубен, ударило в обшитую звонкой сосновой вагонкой стену и, громыхая, покатилось по лестнице. Павел Макарович услышал наверху быстрые шаги, лязг колец, на которых висела занавеска, еще один негромкий матерный возглас. Двигаясь почти бегом, внезапно очень куда-то заспешивший Молоканов вернулся на чердак, повозился там и снова подошел к окну. Обострившимся, как у угодившего в ловушку зверя, слухом полковник уловил шорох падающей на пол плотной ткани; неприятно скрипнуло разбухшее дерево, послышался стук форточки, открытой так энергично, что задребезжало стекло. Затем Басалыгин услышал звук, который было невозможно с чем-либо перепутать, – скользящий металлический лязг передернутого затвора. После этого на некоторое время стало тихо. Потом послышался короткий будничный хлопок выстрела, зазвенела, ударившись о дощатый пол, стреляная гильза. Мотор приближавшейся машины вдруг взвыл на высокой ноте, захлебнулся и замолчал. После непродолжительной паузы полковник снова услышал шаги спускающегося по лестнице Молоканова.

Предмет, выброшенный майором с чердака, видимо, подвернулся ему под ноги. Отброшенный энергичным пинком, он