– «Гут, гут! Карашо!» – повторил немец несколько раз, вставая из-за стола и протягивая второе гусиное яйцо младшенькому Виктору. Тот, несколько с опаской, взял. Немец наклонился к нему, слегка похлопывая по щеке и трепля его вихрастые волосы. Ну, прям, Адольф Гитлер с кинохроники – встрепенулась таким жестам Анна Петровна. Виктор же, от такого непривычного для советских детей панибратства, чуть было не расплакался. Мать быстро взяла его за руку и подтолкнула к двери в сени, невольно поворачиваясь при этом спиной к фрицу.

Тот в этот момент, с подобострастием полового гангстера, схватил Анну правой рукой за ещё сохранившую упругость её правую ягодицу, а левой пытался остановить вздымание, теперь уже от возмущения и страха за детей, левой груди своей жертвы.

Но не успела его левая рука, как следует стиснуть молочную железу бывшей кормилицы, как его левые щека и ухо получили мощнейшую оплеуху с правой, да ещё с разворота и присказкой:

– «Отстань! Чёрт!».

От такого удара дородной русской бабы немец рухнул на пол, как подкошенный. В этот момент вслед за младшим братом в сени был отправлен и Анатолий. Анна не на шутку испугалась, причём больше за детей. Она быстро взяла себя в руки и наклонилась к ещё лежащему, просто ошарашенному немцу, беспомощно моргающего своими, ставшими уже совершенно не страшными, слегка поблекшими, голубыми глазами. Помогла ему подняться с пола, с волнением повторяя при этом какой-то набор уже подзабытых, из-за плохой учёбы в детдомовской школе, немецких слов:

– «Бите! Данке шён! Хальт! Шнель! Бите! Хенде Хох!».

После последних слов немец, вновь удивлённо выпучив глаза, зачем-то стал поднимать руки вверх.

Анна, поняв, что сказала что-то не то, опустила его руки по швам и стала поглаживать, уже начавшую краснеть и опухать щёку, перейдя на свой родной язык:

– «Извините, ради бога! Я не хотела! Так получилось!».

В углу под образами, испуганно крестясь, запричитала старуха:

– «Ой, боже ты мой! Зачем ты басурмана огрела-то?! Что теперь будет?! Что будет? Бедные мои внучата! Помоги, господи!».

– «Хватит Вам!» – резко оборвала её невестка.

Анна усадила уже улыбнувшегося немца на скамью у стола и начала раскладывать на нём еду, не сводя глаз со своей невольной жертвы.

На радость Анны тот прореагировал неожиданно спокойно, проявив, невиданную ею, а, скорее всего давно забытую, галантность.

Немец взял её ударную правую руку и поцеловал в тыльную сторону ладони. Анна инстинктивно вырвала её. Но, тут же спохватившись, показала жестом, что ей надо помыть руку. Поначалу опять опешивший немец, согласно закивал головой, повторяя:

– «Я, я! Яволь!».

Немец вышел в сени и стал тщательно и как-то по-европейски демонстративно мыть руки в рукомойнике, используя своё, непривычно для селян пахнущее, белое мыло. Анна тоже церемонно и как-то даже кокетливо, словно всё ещё извиняясь перед ним, подала захватчику полотенце. Тот с наслаждением и не спеша, вытерся. Вернувшись, он уже уверенно, по-барски, будто хозяин дома, сел за стол и начал с жадностью уплетать приготовленное Анной. В углу всё не унималась свекровь:

– «Во, басурман, изголодал-то как! Видать и им несладко, поди, было-то от Красной армии?! Небось, досталось?!».

Немец, поначалу, съел с хлебом и солью гусиное яйцо, жадно и с видимым удовольствием запивая молоком прям из крынки, пуская по уголкам рта тонкие белые струйки, сбегающие по подбородку прям ему за шиворот. Этим он вызвал дополнительное раздражение у старухи и лёгкие смешки и улыбки детей, уже вернувшихся из сеней вслед за матерью. Потом гость неумело принялся за картошку в мундире, при этом с наслаждением хрустя солёными огурцами и головками репчатого лука.

Увидев это, уже ожившая, успокоившаяся и осмелевшая свекровь начала с радостью подначивать его, всё ещё крестясь при этом:

– «Спасибо, господи! Защитил ты нас!».

А после короткой паузы, словно оскалившись, перешла в атаку:

– «Давай, басурман, наяривай! Может, пронесёт чёрта! Чтоб ему неповадно было на чужой каравай своё хлебало разёвать!».

Немного утолив голод, немец встрепенулся и, будто что-то вспомнив, пригласил к себе за стол всех членов крестьянской семьи:

– «Бите, бите!».

Дети, всё ещё немного с опаской, но довольно смело и, скорее по привычке, уверенно сели на лавку у стола, взяв каждый в свои ручонки по персональной деревянной ложке. Немец хотел, было рассмотреть диковинку поближе, протягивая руку к ложке Анатолия. Но тот, не поняв намерения непрошенного гостя, быстро убрал руку со стола, вызвав заливистый смех любопытного.

Вконец успокоившаяся мать с улыбкой присела рядом, с нескрываемой любовью поглаживая сыновей по головкам.

Кряхтя и охая, всё ещё что-то причитая про себя, приплелась и свекровь. За столом наступил временный международный мир.

Все, участвующие в процессе, стороны, только что пережившие небольшой стресс, принялись мерно, за обе щеки, уплетать простую крестьянскую еду. Периодически немец окидывал взором всю комнату, словно что-то ища и прикидывая.

Особенно его взор долго задерживался на кроватях, полатях и печке.

Анне невольно пришла в голову мысль, что басурман ищет, где бы её завалить и разложить. А вообще-то он вроде бы и не страшный. Только бы не приставал ко мне и детям. А так, пусть живёт. Никуда теперь от этого не денешься – домыслила она, окончательно успокаивая себя. Но это был ещё не самый страшный день в жизни Анны Петровны Гудиной.

Позже, уже после войны, она вспоминала о другом, действительно самом страшном дне в своей жизни, когда от потрясения увиденным она упала в обморок, и чуть было не лишилась рассудка.

Зимой 1941 – 42 гг., после упомянутого неожиданного освобождения деревни в результате короткого контрудара Красной армии, уже под натиском, в рамках операции «Зигфрид» (позже «Блау»), 4-ой танковой армии Вермахта под командованием генерал-полковника Германа Гота, непосредственно сил 40-го танкового корпуса под командованием Штумме, одно из подразделений нашей армии отступало юго-западнее Воронежа на восток вместе с колонной беженцев, в основном женщин и детей.

Колонна, в которой была и Анна с детьми, уныло плелась по заснеженной, но сильно разбитой дороге.

Впереди их ждал переход через реку. Внезапно, в восточном направлении, пролетели немецкие самолёты, пытаясь разбомбить, прямо на лёд замёрзшего Оскола положенный, разборный мост, и остановить наши войска на его правом, западном берегу.

Однако колонна беженцев, как ни в чём не бывало, продолжала автоматически двигаться в восточном направлении, не подозревая о грядущей трагедии. В этой колонне эвакуировался ещё и детский дом.