Леди Калима вновь многозначительно обхватила ногу князя украшенными пальцами с длинными ногтями и вскинула подбородок:

– Начались бы расспросы.

В Империи наложниц считали людьми низшего сорта, а вот в Джадде порядки были иные. Прежде я об этом не знал.

– На этом наша поездка и завершилась, – закончил Каим-Олорин.

На меня вдруг снизошло озарение.

– Так это вы вынудили их послать меня в экспедицию, – понял я. – Они боялись вас.

– Уверяю, мне почти не пришлось на них давить! – ухмыльнулся князь Каим.

– Почему вы это сделали?

– Я, как и вы, верил – точнее, надеялся, – ответил князь, – что между людьми и сьельсинами возможен мир.

– Невозможен, – произнес я так мрачно, что Валка протянула руку и ободряюще сжала мое колено.

Вспомнив, где и перед кем нахожусь, я продолжил:

– Вы дали мне невыполнимое задание.

Я опустил голову, понимая, что никому, кроме меня, не понятно особое значение этих слов. Я осмотрел свои израненные руки и татуированную руку Валки, что лежала на моем колене так же собственнически, как рука Калимы на сапоге Олорина.

– Быть может, вы зря на меня положились, – добавил я.

Олорин снова рассмеялся. Его смех был теплым и заливистым.

– Это вряд ли, – сказал он. – Если бы способ достичь мира существовал, не сомневаюсь, вы бы его нашли – по крайней мере, если хотя бы наполовину верить балладам, что о вас слагают. Раз вы его не нашли, значит его нет.

– Нет, – подтвердил я еще мрачнее, с такой желчью в голосе, что могло показаться, будто я готов плюнуть на пол.

– А вы весьма самоуверенны, – заметила Калима.

Валка крепче сжала руку. Только ей с Лорианом было известно, насколько сильны мои убеждения и как глубоко меня ранила правда.

– Это так, – ответила любимая женщина одного человека любимой женщине другого; в ее голосе не было желчи, только печаль. – Со сьельсинами невозможно договориться. Они не желают мира.

– Как и jitaten колдуны, вступившие с ними в сговор, – добавил я. – Сьельсинам неизвестно даже значение этого слова. Для них «мир» означает уничтожение человечества.

Я не стал уточнять и говорить, что для сьельсинов «мир» означал уничтожение всего сущего. Невозможно было рассказать о Наблюдателях и Тихом, об Утаннаше, мироздании иуганнан и Иазир Кулах. Я не мог заставить себя говорить об этом открыто. Все это звучало безумно даже для меня самого.

Князь Каим откинулся в кресле и погладил бородку рукой в шелковой перчатке.

– Прискорбно, – сказал он. – Почти двадцать тысяч лет минуло с тех пор, как наши предки впервые замочили ноги в звездном океане. Все это время – никого. Ни одной цивилизации, похожей на нашу. Я надеялся, что мы можем найти в космосе братьев.

– Сьельсины нам не братья, – ответил я. – Я разделял ваши надежды. Однажды. Теперь – нет.

Я вынужденно зажмурился, словно это могло приглушить крики моих товарищей из воспоминаний. Пустая глазница Миуданара таращилась из глубин моего сознания.

– Мира не будет, пока мы не добьемся его силой, – сказал я и даже с закрытыми глазами почувствовал взгляд Валки. – Но я не уверен, что мне это по плечу.

Внезапно я вспомнил важную вещь и открыл глаза. Князь Каим наклонился, подперев подбородок кулаком.

– Я потерял ваш меч! – выпалил я.

Эти слова прозвучали мелко. Жалко. Потеря была ничтожной по сравнению с тем, что еще мы обсуждали. Но меч был дорогим подарком, а я оказался плохим хранителем, выпустив его из рук.

– И как же вы умудрились? – со смехом спросил князь Каим.

Мое лицо искривилось от воспоминаний о финальной схватке с Ауламном, о гибели Паллино, и Олорин сочувственно улыбнулся, заметив мою боль.

– Он сломался в схватке с одним из генералов Пророка, – ответил я наконец.

– Ehpa! – воскликнул князь. – Значит, вы его не опозорили! – Он наклонился ниже и практически сполз с золоченого трона. – Адриан, это был подарок! Подарки не требуют возврата. Я ничего не потерял! Гибель сильного врага сполна компенсирует поломку меча, хотя я вижу, что победа далась вам большой ценой.

Я попытался ответить, но язык словно распух во рту.

– Погиб весь наш отряд, – ответила за меня Валка, не добавив ни «сэр», ни «ваше высочество».

– Я слышал, – не стал попрекать ее князь. – Примите мои соболезнования, – поклонился он. – Времена сейчас скорбные. Но должен найтись великий свет, что озарит великую тьму. Как гласит древняя мудрость, нет такого пастыря, что убережет людей от всех горестей, ибо никому не ведом Божий промысел.

– Я не верю в вашего бога, – машинально, резко ответил я.

– Это не важно, – ответил Олорин. – Богу не нужно, чтобы в него верили. Он вообще в нас не нуждается. Но каждому из нас в его планах уготована роль.

– Мы все для чего-нибудь избраны? – с горечью произнес я, глядя на князя.

Я повторил слова, сказанные девушке-солдату на Беренике. Как ее звали? Рина? Рианна? Нет, Ренна. Но на Беренике я говорил это с воодушевлением, а здесь, на Ганелоне, у них был горький привкус. Привкус железа и крови.

– Думаете, это не так? – Олорин прожестикулировал кому-то из невидимых слуг вдали и опустил взгляд на четверку женщин у своих ног. – Тиада, Белит, Санази, yamkinah piganeis, – сказал он, отсылая их.

Женщины – две темнокожие, темнее Калимы, и одна бледная, как снег, – поднялись с подушек и вышли из зала, позвякивая украшениями и оставив за собой благоуханный шлейф. Мне потребовалось собрать волю в кулак, чтобы не смотреть им вслед.

Когда они ушли, князь Каим спросил:

– Правда, что про вас говорят? Что вы погибли и возродились?

Как мне было ответить на такой вопрос?

Я напомнил себе, что передо мной джаддианский князь и что с тех пор, как мы были друзьями, прошли уже сотни лет. Сэр Олорин не был князем Каимом. Откуда мне знать, кто мог подслушивать наш разговор и кому князь мог однажды пересказать услышанное.

– «Хорошо драться, во всем искать красоту и говорить правду…» – в напряженной тишине повторил я слова князя.

Мой взгляд переместился на Олорина, и я крепко сжал губы. Этот человек спас мне жизнь не единожды, а дважды. Не только сейчас, немедленно развернув свой флот к Ганелону вопреки всем надеждам и обстоятельствам, но и давным-давно на Эмеше. Если он был искренен, то его слово и истинное имя могли быть тем ключевым фактором, склонившим чашу весов с моей душой и судьбой в сторону Райне Смайт, а не Лигейи Вас. Тогда я был совсем юн и не до конца понимал, насколько деликатным было мое положение в Боросево.